Эти хлопья напомнили день, когда меня бросила девушка. Тогда я поехал на дачу, схватил первую попавшуюся кипу бумаг, швырнул в бочку для мусора и поджёг. Среди прочего, в кипе оказалась и отцовская коллекция репродукций из «Огонька». Та, которая в десять лет перешла ко мне и которую я забросил. Она незаметно перекочевала на дачу вместе с другими ненужными вещами…
Вермееры, Брейгели, Репины и Врубели морщились в пламени, серели, вспархивали в небо и улетали за деревья. Мелькнула картинка с тонущей княжной Таракановой. Огонь столкнулся с водой, картинка зашипела и превратилось в прах. Княжна избавилась от страданий. Через пять минут с коллекцией было покончено, а я испытывал новое сладкое чувство пустоты от уничтожения чего-то родного.
— Я маме обещал лифчик купить, — сказал Юкка. — Пройдёмся по магазинам?
День мы провели день в поисках лифчика. Юкка отнёсся к выбору лифчика очень тщательно. У него была памятка с размером и бумажный сантиметр из Икеи. Юкка измерял лифчик за лифчиком, зачем-то прикладывал к себе, смотрел на свет, щупал чашечки и проверял застёжки до тех пор, пока не остановился на варианте из чёрных и зелёных кружев с увеличивающим эффектом.
— Как считаешь?
— У меня, кажется, встаёт. Элегантно, модно и практично. Возьму своей такой же, у моей тоже вроде грудь немаленькая.
Девушка, рассматривающая кофточки в отделе напротив, отвернулась, пряча улыбку. Уж больно смешно мы смотрелись, придирчиво рассматривая здоровенные лифчики. Делаешь хорошее дело — выглядишь смешно, делаешь гадость — выглядишь обаятельно.
— На зубы всё равно не хватает, придётся ещё копить. А лифчик вот он. Нельзя же без подарка приехать, — рассуждал Юкка, когда мы выходили из магазина.
С вылетом проблем не возникло, хотя расписание сильно изменилось. Девушка — портье вызвала нам такси до аэропорта Кеннеди. К дверям подъехал чёрный пузатый «линкольн». Мужчина латинского вида выхватил из наших рук сумки и увлек за собой.
— Ого, мы явно переходим на новый уровень! — воскликнул я, увидев роскошную тачку.
— Прибыли на автобусе, отчаливаем на лимузине.
Асфальт расцвечивали солнечные пятна и сухие листья. Шофёр услужливо открыл дверцу.
«Линкольн» тронулся. По Девятой, по Сорок Третьей, через Пятую, Бродвей и Мэдисон авеню. Тёплый и прозрачный свет сентябрьского солнца согревал стены домов, позеленевшие от времени бронзовые карнизы, пышную резьбу капителей, лица черномазых бродяг, выкрикивающих безумные пророчества. За окнами первых этажей, выстроившись в ряд, сотни мужчин и женщин топтали, уползающие из-под ног, беговые дорожки. Сотни мужчин и женщин ели лапшу, суши и бургеры, сидя вдоль стеклянных стен. Сидели вдоль стеклянных стен, погрузив руки в маникюрные ванночки, замерли, ожидая, когда надетые им на головы цилиндры высушат волосы. Сотни манекенов в свадебных платьях и фраках держались рука об руку.
Вынырнув на мосту через Гудзон, наш лимузин погрузились в Бруклин. Кварталы одинаковых, будто по клеточкам расставленных, маленьких серых домов сменялись кварталами серых надгробий, тоже расставленных строго по регламенту. Единый цвет стен, крыш, дверей и надгробий. Две разновидности шрифта. Две допустимых длинны травы, один разрешённый цвет травы. Живые и мертвецы размещаются одинаково упорядоченно. Вертикальные плиты надгробий, сменялись плитами, уложенными в землю на манер садовых дорожек. Как хорошо, небось, прыгать с одной такой плиты на другую.
Мы покидали этот великий и прекрасный город, которому так идёт осень. Эту страну, в которой у меня ни разу не было секса, но однажды родится ребёнок. Если, конечно, в медцентре надёжно сохранили мою сперму. Интересно, это будет мальчик или девочка? Кем будет мать? Какая женщина захочет, чтобы ребёнок был похож на коротко стриженного шатена, ростом выше среднего, с коричневыми глазами и не слишком высоким IQ? Как сложится его жизнь…
Когда я сдавал сумку в багаж, таможенница отобрала у меня маникюрные ножницы. Запаниковавшие после гибели «Близнецов» американские службы безопасности решили, что я проберусь в багажное отделение, отыщу среди своего барахла ножнички и перережу глотку пилотам и пассажирам.
— Сэр, мы вернём вам ножницы, когда вы приедете в следующий раз, — напутствовала меня таможенница.
Через час самолёт взлетел. Внизу лежал Манхэттен. Гранитный узор города украшали бирюзовые вкрапления бассейнов. Центральный парк смотрелся зелёным ковриком среди камней. Серая клякса на месте «Близнецов» походила на рану, которую лечили тысячи муравьёв на бульдозерах и экскаваторах…
Летнее путешествие закончилось, закончилась юность и второе тысячелетие нашей эры. Мир взрослых встретил нас пожарами и смертью. Обратно билеты не продавались.
Мы летели домой, в нашу ледяную страну. Сквозь закат и атлантическую ночь. Через несколько часов самолёт врезался в европейское утро. Я представлял себя его носом, рассекающим облака навстречу азиатскому солнцу. Я достал из кармана брелок Бельмондо. Мадонна с Младенцем смотрели на меня с эмалевого кружочка.
— Юк, — позвал я.
— Чего? — друг повернулся в полудрёме.
— Сколько тебе не хватает?
— Чего не хватает?
— Матери на зубы.
— Семьсот баксов.
Я сунул руку в карман, достал заработанное — одиннадцать сложенных пополам сотен. Отсчитал семь, сунул Юкке.
— Возьми.
— Не понял…
— Для матери.
— Ты чё… а как же тачка? Ты же всё лето вкалывал…
— Тачка… нормальную за эти деньги всё равно не купишь, да и не очень-то она мне нужна… ты же знаешь, какой я водила.
Юкка взвесил деньги на ладони.
— Спасибо, чувак… это круто, чувак…
— Инвестиция в ноосферу.
