— Слышь, мне, честно говоря, по х#р.
— Похер! Есть у тебя всё-таки талант! — воскликнул Поросёнок. — Похер, Похен, Гретхен, Пушкин, Пушкер… Пушкер! Гениально! «Пу», как у Путина, «пушк», как у Пушкина, и звучит вполне по-еврейски! Имя мы уже придумали! — Поросёнок обнял меня за плечо, подчёркивая таким образом, что сочиняли мы вместе.
— Имя тоже менять надо? — без энтузиазма вздохнул Димка.
— Миша! Теперь ты не Димка, а Миша Пушкер, молодой еврейский гений, поднимающийся с колен русской литературы! — Последние слова Поросёнок произнёс с раскручивающейся интонацией телевизионного шоумена, приглашающего на сцену очередного участника. Димка взъерошил волосы, изображая на лице полную потерю понимания того, что происходит.
— У тебя залысины! — заметил Поросёнок.
— У меня всегда так было, — смутился Димка.
— Малыш, ты лысеешь!
— Да не лысею я! У меня лоб такой формы!
— Малыш, не кокетничай, мы все не молодеем! Да ты вообще на русского не очень-то похож! Если бы тебя на самом деле звали Миша Пушкер, никто бы не удивился!
— Да пошёл ты! Какой я тебе малыш!
— Не грусти! Это даже хорошо для нашего дела. Ты не просто молодой гений. Ты молодой лысеющий еврейский гений…
— … поднимающийся с колен русской литературы! — закончил я.
Короче, Димкины рассказы были подписаны Михаилом Пушкером, и на конкурс был отобран именно Михаил Пушкер, а не Димка Козырев. Димке надо было привыкнуть откликаться на «Миша» или на «Пушкер», а также на «Миша Пушкер». Мы его даже подрессировали немножко: «Пушкер, ко мне!» или «Мишенька, пора играть на скрипочке».
— Пушкер? Прекрасно! — певуче ответила дама, окинув Димку плотоядным взглядом, и вычеркнула что-то в своём листке.
Вскоре «Икарус» был укомплектован и тронулся. Водитель включил радио, из трещащих колонок полились песенки про то, как мужика посадили, а его баба не дождалась, а мужик вышел, зарубил топором и бабу, и её нового и снова сел. Молодые литераторы сидели по-одному, молча уставившись в запылённые окна. Только малорослая девица с крикливым голосом и в шляпке принялась болтать с соседкой. То есть малорослая болтала, а соседка вынуждена была слушать. Между фразами малорослая громко хохотала. Она не замолкала во время всего пути, и не только соседка, но и все пассажиры «Икаруса» узнали о её жизни почти всё. Ей двадцать пять, раньше она писала поэмы, потом сценарии для корпоративов, а недавно вернулась в литературу. Так и сказала: «Я вернулась в литературу». Любит петь, развелась со вторым мужем, готовится к защите кандидатской по филологии и ждёт ребёнка. Под пальто у неё и вправду что-то выпирало. Видимо, будущий ребёнок.
За пыльными окнами промелькнули окраины с панельными девятиэтажками и потухшими вывесками закрывшихся игровых клубов. После МКАДа потянулись придорожные автосервисы, вдоль которых выставлены колёса и глушители, напоминающие рога фантастических железных единорогов. «Икарус» свернул с шоссе и проехал мимо старых дачных посёлков, где среди линялых деревянных строений то и дело торчали свежие сооружения из красного кирпича с эркерами, башнями и стеклянными куполами. На повороте, над обрывом, Димка залюбовался видом — сосновый бор и небо. С обрыва, беря начало у дороги, сбегал поток мусора. Будто ледник сошёл. Пакеты с объедками, несколько автомобильных покрышек, унитаз, ржавый корпус стиральной машины, автомобильная дверца. «Икарус» проехал ещё немного и остановился у ржавых ворот с надписью: «Дом отдыха "Полянка"». В фильмах такие ворота обычно открывают путь в какой-нибудь заброшенный парк с домом, полным привидений и монстров. Молодые литераторы принялись гуськом протискиваться к выходу.
Беременная рассказчица волокла гитару в чехле. Димка обратил внимание на её джинсы, укороченные под рост. Размер джинсов рассказчицы был изначально сильно велик, а обрезали их чугь ли не на уровне колен, исказив фасон до неузнаваемости. Чересчур длинное, в пол, пальто ещё больше уменьшало и без того невысокий рост беременной. Димке захотелось по доброте душевной посоветовать, что не стоит так себя уродовать, но он сдержался. Обидится ещё. А жаль, девчонка сама по себе симпатичная. Вместо этого он предложил помочь нести гитару.
— Тебя как зовут? — спросила рассказчица.
— Ди… Пушкер! — выпалил Димка. — То есть Миша.
— Ты любишь петь, Миша? — Глаза рассказчицы подёрнулись дымкой, свидетельствующей о романтических намерениях.
— Смотря что…
— Фу, какие тут все скучные! — фыркнула рассказчица и отвернулась.
Пройдя сотню метров под соснами, молодые писатели и писательницы вышли к большому серо-голубому двухэтажному особняку с двумя отходящими в стороны крыльями. Смесь русской усадьбы с колхозным домом культуры. Облупившиеся колонны подпирали широкий балкон второго этажа. Над балконом, на портике, красовались гипсовые цифры «1955» в обрамлении лепного дубово-фруктово-овощного венка. Листья переплетались со всякими тыквами, грушами и другими витаминными плодами, частично осыпавшимися и потому не поддающимися опознанию. Такие же венки обрамляли пятиконечные звёзды под окнами. Пространство перед парадными дверями украшала полукруглая балюстрада с двумя гипсовыми шарами величиной с ядра Царь-пушки. На стене у дверей висел советский ещё почтовый ящик с распахнутой дверкой для забора писем, из-за которой торчало горлышко пивной бутылки. Напротив этого великолепного фасада рос высокий можжевельник. Вокруг, куда ни глянь, стояли высоченные сосны и берёзы. Влажный воздух пах корой, хвоей и палыми листьями. Чернота леса заставила Димку вспомнить сообщения о кровожадных медведях, страдающих бессонницей. Кроме того, Димка подумал, что к медведям вполне могут присоединиться волки. «Надеюсь, ни те ни другие здесь не водятся»… — Димка поёжился и шагнул внутрь особняка.
Преодолев дубовые, искромсанные многочисленными заменами замков двери, он оказался в тамбуре. В нос ударил запах мокрых тряпок. Его распространяли мокрые тряпки, обильно устилающие мраморный пол. Тряпки напоминали куски переваренного мяса. В летописях часто пишут про то, как войско взяло штурмом город, и земли не было видно от тел убитых детей, женщин и стариков. В тамбуре исторического дома отдыха «Полянка» земли, то есть мраморного пола, не было видно от мокрых тряпок. В углу свернулась калачиком парочка безродных барбосов. Димка догадался, что мокрые тряпки положены для чистоты, и добросовестно вытер ноги.
За тамбуром открывался просторный холл с дежурной, сидящей за стойкой, и старинными высокими часами напротив. Стойка дежурной и часы были рыжими, юбочный костюм дежурной — тёмно-синим, волосы дежурной — фиолетовыми, циферблат у часов — белым, цифры и стрелки — чёрными, гири — ярко-жёлтыми и блестящими. Наверх барочно-дворцовым изгибом уходила лестница. Бетонные ступени с мраморной крошкой напоминали бруски холодца с разномастными кусочками мяса. Каждая ступень по центру истёрта сильнее, чем по краям, отчего казалось, что лестница подтаяла. На мраморных перилах, издавая знакомый уже запах, сушились тряпки, в точности такие же, как в тамбуре. Некоторые уже высохли и заскорузли, повторяя форму перил. Молодые литераторы принялись по очереди расписываться в журнале гостей, получая у дежурной ключи от комнат и чистое бельё.
