Однако еще задолго до того, как над скалами начал кружить поисковый вертолет, люди Рустэма Гаджиева сумели добраться до обломков грузовика и вытащить из кабины изувеченные тела Садыка и Наби. Дожидаться, пока прибудут военные, они не стали, а лишь выставили ориентир для пилота — высокий шест с привязанным к концу черно-красным платком — и по узким горным тропам вернулись в родное село, чтобы предать земле погибших.
На следующий день после похорон Рустэм Гаджиев пришел в дом своей третьей жены Фирузы, чтобы поговорить с Сергеем Муромцевым. Последнему достаточно было одного взгляда, чтобы понять, на кого так походила лицом и врожденной грацией движений маленькая Халида. Председатель сельсовета подал руку и с достоинством представился:
— Гаджиев.
— Муромцев, — Сергей слегка помедлил. — Разрешите мне выразить вам и вашей супруге соболезнование в связи с гибелью сына.
— Благодарю вас, — коротко кивнул головой Рустэм. — Как вы теперь себя чувствуете?
— Спасибо, можно даже сказать, что хорошо. Голова почти не кружится, я каждый день гуляю возле дома, хотя далеко пока не отхожу. Как я могу связаться со своими родными и сообщить, что я жив? Наверняка, им уже известно об аварии, и они тревожатся.
— Дагир сообщил в Махачкалу, что ребенок и четыре человека уцелели. Когда вы и ваши спутники поправитесь, мы довезем вас на машине до Тбилиси. Не тревожьтесь, у нас больные поправляются очень быстро — не пройдет и недели, как встанете на ноги.
— Я удивлен, — проведя ладонью по лбу, медленно произнес Сергей. — Если честно, то в этом есть что-то неестественное. Юра, у которого была повреждена спина, спокойно ходит, не испытывая никакой боли, а Прокоп… Я ведь видел его ноги, когда вытащил из автобуса — они были сплошное кровавое месиво. Прошло меньше недели, а он уже стоит на них и понемногу передвигается. Мне сказали, что из моего мозга торчал осколок…
— Я сам это видел, когда мы вас нашли, — спокойно подтвердил Гаджиев. — Фируза по моей просьбе сохранила осколок, если хотите, она вам его отдаст — будете беречь, как реликвию.
— Сначала я не поверил вашей супруге, когда она мне сказала. Ведь Фируза тоже ваша супруга, как я понимаю?
Возможно, в голосе Сергея прозвучало легкое ехидство, потому что Рустэм приподнял бровь и, усмехнувшись, кивнул:
— Фируза — моя третья жена, — он чуть прищурился. — А вы сторонник моногамии? Имеете что-то против обычая многоженства?
— Что вы, это очаровательный обычай, у вас найдется много завистников, — хмыкнул Сергей. — Я бы сам с удовольствием ему последовал, но боюсь, меня неправильно поймут.
Гаджиев рассмеялся, и в карих глазах его заплясали веселые искорки.
— Молодежь живет по другим законам, — весело сказал он. — Когда моя дочь Халида окончит университет и вернется домой, ей не будет необходимости входить в чей-то дом второй или третьей женой — в селении подрастает достаточно мальчиков ее возраста.
— Кстати, ваша Халида каждый день поит меня парным молоком, и мы беседуем на самые разные темы. Она удивительно развита для своего возраста, но иногда… Знаете, она показала мне свои рисунки животных, и среди них есть такие, например, как махайрод или кавказский зубр. Так вот, ваша дочь утверждает, что они водятся в здешнем лесу, хотя всем известно, что саблезубые тигры давным-давно вымерли, а последний кавказский зубр был истреблен в 1927 году. Знаете, я счел бы это детской фантазией, но уже пришлось увидеть здесь столько непонятного, что…
Лицо Гаджиева внезапно стало серьезным.
— Вы хорошо разбираетесь в естествознании, — сказал он. — Насколько я понял из слов вашей спутницы Ирины, вы микробиолог. Буду откровенен, сегодня я зашел сюда не только вас навестить — я хотел бы просить вашей помощи.
— Буду рад помочь, чем смогу, — ответил удивленный и заинтригованный Сергей.
— Фируза говорила вам, что в молоке наших животных и в крови наших людей постоянно находят какой-то микроб. Я не специалист в этом, но моя невестка Сурая утверждает, что это не какой-то там вредный микроорганизм — не тиф, не холера, не дизентерия. Болезни он никакой не вызывает. Однако врачи из санэпидстанции в Дербенте подстраховываются и не дают разрешения продавать наши продукты на рынке. Могли бы вы, как специалист, разобраться в этом и дать свое заключение?
— Я возьму образцы и проведу исследование у себя в лаборатории. Однако ничего не могу обещать — в смысле благоприятного для вас исхода. Ведь существует множество самых разных кишечных палочек, не только холера и дизентерия. Они безвредны для здорового человека, но могут вызвать болезнь у ослабленного или у ребенка. Вы можете рассказать мне, чем чаще всего болеют дети в вашем селе?
— В нашем селе никто никогда ничем не болеет — ни дети, ни взрослые.
Сергей изумленно поднял брови:
— Даже не знаю, что сказать! За всю многовековую историю ни одной эпидемии, ни одного случая насморка или отравления?
— За то время, что существует наше село — ни одного. Но мы пришли сюда не так давно, всего пару десятков лет назад. Если хотите, я расскажу вам все с самого начала, но разговор будет долог. Достаточно ли вы окрепли, чтобы выслушать меня?
— Готов слушать до бесконечности.
И вот, что поведал ему председатель сельсовета Рустэм Гаджиев.
«Народ наш малочислен, по переписи мы причислены к аварцам, но говорим на бежитинском языке и считаем себя гинухцами. Советская власть и создание колхозов изменили, конечно, кое-что в нашей жизни, но почти всех наших сельчан и без того объединяло кровное родство. В школьные годы я был пионером, потом вступил в комсомол, и меня послали учиться в Тифлис — так тогда назывался Тбилиси — на рабфак — меня и Сабину. О нашем браке родители договорились уже давно, сами мы ничего против не имели, поэтому перед отъездом решено было отпраздновать нашу свадьбу.
Мы были совсем молоды — мне восемнадцать, Сабине шестнадцать. В Тифлисе к нашей молодой семье отнеслись сочувственно, выделили комнату в общежитии. Сабина училась не хуже меня, хотя на нее легли все хозяйственные заботы. В сороковом, когда мы окончили университет, у нас уже было два сына — Гаджи и Владимир. В родное селение мы, если честно, возвращаться не собирались — я вступил в партию, и мне предложили работу в горкоме, а Сабина преподавала в школе историю. Через полгода нам дали квартиру и даже поставили телефон. Я был очень речист, и когда нужно было выступить на собрании с осуждением очередного „врага народа“, это обычно поручали мне — в те годы я был искренне убежден в правоте всего, что делали партия и товарищ Сталин.
В мае сорок первого мы с Сабиной отправили мальчиков на лето к родителям, а через месяц началась война. В начале августа я уехал на фронт. Мог взять броню, но мне было стыдно — мой отец, дядя и пятеро моих братьев ушли воевать в первые дни войны, а в июле на отца и двух братьев пришли похоронки. Володю мы решили оставить пока в селе у моей матери — там питание было намного лучше, чем в тбилисском детском саду. К тому же на Сабину в военное время навалилось столько общественной работы, что ее с утра до поздней ночи не бывало дома.
