— Одна в печати, вышли две и еще есть тезисы докладов. Этого вполне достаточно для защиты. Ладно, папа, не хочешь — твое дело.
Петр Эрнестович поначалу твердо решил не вмешиваться в дела сына, но позже отцовское сердце не выдержало — он созвонился с Дорониным и после разговора с ним успокоил Женю:
— Все у тебя в порядке, не понимаю, почему ты так дергаешься. Марат Васильевич говорит, что есть кое-какие недоработки, но если за лето ты все исправишь, то осенью сможешь представить диссертацию к защите, а защита у тебя будет, скорей всего, в декабре. Когда у тебя заканчивается срок аспирантуры?
— Первого декабря, — хмуро буркнул Женя.
— Так все нормально, чего ты суетишься? Летом приналяжешь на работу, забудешь на время о личной жизни и исправишь ошибки, на которые тебе указал Марат Васильевич. К тому же, как раз выйдет из печати еще одна твоя публикация — двух все-таки маловато, хотя и допустимо. Ты ведь понимаешь, что, в конечном счете, твою работу будут оценивать ученый совет и ВАК, а каждый руководитель хочет, чтобы его диссертант был на высоте.
Сын с досадой отвел глаза — в последнее время ему стало казаться, что Петр Эрнестович начал говорить слишком много прописных истин. Но ссориться с отцом сейчас не имело смысла, и он ответил с легкой иронией в голосе:
— Ладно, папа, как скажешь — приналягу и забуду о личной жизни.
Последнего Женя, конечно, сделать не мог — бизнес есть бизнес, и в течение лета ему приходилось, отрываясь от диссертации, неоднократно отлучаться по делам, но все остальное время он честно проводил за работой и к несказанному удивлению родных даже отказался от поездки в Майами. Маша, слегка обидевшись, сказала по телефону:
— Эх, Женька, предатель ты, братик! У меня муж в августе на гастроли уезжает, я-то думала вы с Эриком меня развлечете.
— Ничего, тебя Эрик и один в этом году развлечет. А ты почему не гастролируешь?
Она хихикнула в трубку.
— А вот не скажу — помучайся любопытством, если тебе так интересно.
Мучиться любопытством Жене пришлось недолго — сразу после путча встревоженные Маша с Эрнестом прилетели в Ленинград и были крайне поражены тем, что жизнь здесь идет своим прежним размеренным темпом.
— Машка мне все мозги прожужжала, — смеясь, говорил Эрнест, — кричит: едем папу с Женькой спасать, их уже, наверное, в тюрьме сгноили. Ей, кстати, муж запретил лететь, она не послушалась — теперь разводиться будут.
— Ладно врать, Джош со мной никогда не разведется, он по мне с ума сходит, — зардевшись, сердито возразила сестра.
Сразу понятно стало, почему она не поехала с мужем на гастроли, и почему Джош возражал против ее перелета через Атлантику — талия Маши округлилась, и даже походка стала немного утиной. Петр Эрнестович покачал головой и бережно поцеловал дочь.
— Джош твой совершенно правильно тебе запрещал, почему ты мне ничего не сообщила?
— Чтоб ты не волновался зря, папочка, хотела преподнести тебе в декабре на блюдечке уже готовенький сюрприз.
— Ну и сидела бы у себя дома, готовила мне свой сюрприз, в твоем положении не рекомендуется лезть в самолет! Мальчик или девочка?
— Девочка, — она нежно улыбнулась и стала удивительно похожа на мать, — не переживай так, папа, мне в сто раз хуже было бы сидеть в Майами и сходить с ума.
— Это точно, — подтвердил Эрнест, — нет худших мозгодеров, чем беременные дамочки. Машка, как посмотрела репортаж с места событий, так сразу начала строить планы вашего спасения.
— Настоящий репортаж, папочка! — стиснув тонкие руки, воскликнула Маша. — Брат Джоша репортер, он все дни ГКЧП был у Белого дома и подробно отснял как раз тот эпизод, когда погибли люди. Шли танки, люди на них бросались с такими лицами, что было страшно! Просто обезумели — набросили на танк брезент, подожгли, танк метался давил их. Но самое ужасное было, когда парнишка-танкист вылез из танка, — его облили бензином и подожгли. Я две ночи потом не могла спать — перед глазами стояло, как он пылал. И какие страшные лица были у людей — что будет со страной, папа? Я хочу, чтобы ты бросил свой институт, и вы с Женей уехали ко мне в Штаты.
Петр Эрнестович, почувствовав прилив усталости, на миг закрыл глаза и вздохнул.
— Успокойся, детка, не паникуй, все образуется. Главное сейчас, чтобы моя внучка родилась здоровенькой. Из Ленинграда я никогда не уеду, но в следующем году, может, съезжу к тебе в гости.
— Ты можешь читать лекции — тебя ведь много раз приглашали в Гарвард, — всхлипнув, она прижалась лбом к отцовскому плечу и немного успокоилась. — Как дядя Сережа?
— Мечется между Москвой и Ленинградом, неделю назад приезжал, потом уехал.
— Тете Халиде не стало лучше, она все еще в клинике?
— Состояние стабильное… пока, — вдаваться в подробности он не стал и перевел разговор на другую тему: — Кстати, Сережа утром звонил — сообщил, что в эту субботу Лиза выходит замуж за своего приятеля Толика.
Маша ахнула и прижала руки к груди, Женя от неожиданности дернулся и зло прищурился. Оба они одновременно воскликнули:
— Замуж?!
— Да, расписываются. Свадьбу, конечно, праздновать не будут, даже не говорили никому, что подали заявление, — Петр Эрнестович слегка приподнял брови. — А что тут такого? Мы с вашей мамой поженились, когда вокруг рвались снаряды, и каждую минуту гибли люди.
— Конечно, папа, — поддержал его Эрнест, — Лиза имеет полное право на счастье. Раз уж мы все здесь собрались, то нужно будет послать молодым коллективное поздравление от всей нашей семьи, что думаете, парни? — он весело посмотрел на сестру и брата.
— Да, наверное, — Маша вздохнула, — я рада за Лизу, могу представить, что она пережила! Так и не нашли тех негодяев?
— Пока нет, — отец угрюмо покачал головой, — но мы с Сережей рады, что Лиза с Тимуром начали понемногу приходить в себя. Когда все это случилось, а потом и Халида слегла, на них было страшно смотреть. Я хотел, чтобы Рустэмчик с Юркой остались со мной в Ленинграде, даже с одной знакомой договорился, что она мне с ними поможет, но Сережа ни в какую.
— Зачем это, папа? — неожиданно резко спросил молчавший до сих пор Женя. — Зачем тебе брать их сюда?
— Там сейчас все внимание сосредоточено на болезни Халиды, такая атмосфера травмирует детей. Ты же видел, какие они стали весной? Одно время вообще играть разучились — забьются куда-нибудь в угол с книжкой или перед телевизором весь день сидят. За лето в лагере хоть немножко отошли.
— Я не про то, я вообще спрашиваю, зачем тебе нужны эти дети? Они нам никто.
— Что ты говоришь, Женя! — широко раскрыв глаза, ахнула Маша. — С ума сошел!
На какое-то время воцарилась мертвая тишина, Петр Эрнестович, сузив глаза, пристально смотрел на сына.
— Как это никто? — медленно произнес он. — Рустэм и Юра — дети твоего родного дяди.
