— Вкусно пахнет, Рита.
— Спасибо, сэр.
Они сели за стол вчетвером, как делали последние два месяца: Мартин занял место Элен, Кит передвинулась на место отца, Эммет сел на ее стул, а Рита — на стул Эммета.
При жизни Элен Макмагон они тоже ели на кухне, но Рита занимала место в конце стола; правда, иногда она ела позже остальных. Казалось, смерть хозяйки как-то уравняла их и стерла социальные различия. Но мать тут была ни при чем; Кит хотелось, чтобы это поняли все.
— Рита, ты всегда могла в Рождество обедать с нами, правда? Тебе совсем не обязательно было стоять и подавать соус и все прочее…
— Конечно, — ответила Рита.
— Не нужно говорить такие вещи, — резко сказал отец.
— Но иногда приходится. Сестра Мадлен считает, что мы редко говорим о самом важном и слишком часто болтаем глупости.
— Она права. Совершенно права, — согласился отец.
«Он ужасно старый, — подумала Кит. — Кивает и повторяет одно и то же, как старик». Потом они долго молчали; казалось, никто не мог найти тему для разговора.
— Можно подавать, сэр? — произнесла наконец Рита.
— Да, пожалуйста. Будь добра…
Лицо отца было усталым, под глазами залегли темные круги. Должно быть, он не спал ночью, вспоминая все прошлые сочельники. Тогда все были заняты делом, а теперь день казался пустым и невыносимо долгим.
— Раз так, начнем с грейпфрута, — бодро сказала Рита. — Знаете, хозяйка учила меня резать его фестонами, чтобы он выглядел как узор или что-то в этом роде… и класть на каждую дольку замороженную вишенку. Долька делится на четыре части, как цветок, а стебелек цветка делается из кусочка ангелики… Хозяйка говорила, что не грех делать вещи красивыми… презентабельными, как она выражалась.
Все сосредоточенно изучали грейпфрут, пытаясь придумать, что сказать.
В горле Кит стоял комок.
— Никто в Лох-Глассе и во всем мире не мог бы придумать ничего красивее, кроме… — неестественным голосом произнесла она, словно читала монолог из пьесы.
— Да, верно, верно… — откликнулся отец. — Все обедают не так..
Фраза осталась неоконченной, но дети поняли, что он хотел сказать. Жители Лох-Гласса задернули шторы и сели за праздничные столы, а во второй половине дня будут смеяться, играть или дремать у камина. Они не сидят прямо, словно аршин проглотили, и не пытаются съесть кусок грейпфрута, до того горького, что щиплет язык, а на глазах выступают слезы. А когда на столе появилось блюдо с индейкой, они вспомнили, как мать часто говорила: «Хорошо, что ты аптекарь, а не хирург, иначе ты зарезал бы всех в этом городке». Она сама научилась разрезать мясо и делала это очень ловко.
— Потрясающе! — Отец улыбнулся одними губами, пытаясь развеселить остальных. — Самая потрясающая индейка, которую мне доводилось пробовать!
Эти слова тоже повторялись каждый год, когда говорили, что Хики ездят на рынок, расположенный в пяти милях от Лох-Гласса, и покупают лучших птиц.
— Эммет, правда вкусно?
Бедный отец взмахнул ножом, криво улыбаясь, словно сказал что-то смешное. Он не понимал, что выглядит как убийца из театра, приезжавшего в Лох-Гласс на гастроли раз в два года.
Эммет молчал.
— Скажи что-нибудь, малыш. Мама не хотела бы, чтобы ты вешал нос, а остальные просидели весь день молча. Сегодня мы празднуем Рождество и вспоминаем лучшую маму на свете, которую не забудем до конца своих дней. Разве это не замечательно?
Эммет посмотрел на покрасневшее лицо отца.
— Папа, это совсем не замечательно, — с трудом произнес он. — Это уж-ж-жасно. — Мальчик заикался еще сильнее, чем раньше.
— Эммет, сынок, мы должны делать вид, что у нас все в порядке, — беспомощно выдавил Мартин. — Правда, Кит? Правда, Рита?
— Мама не стала бы так делать. Вряд ли она назвала бы замечательным то, что совсем не замечательно, — спокойно ответила Кит.
Они слышали, как тикали часы на лестничной площадке. В остальных домах люди уже не разбирали слов друг друга, а они слушали мурлыканье старого кота, тиканье часов и бульканье соуса, все еще стоявшего на плите за их спинами.
Лицо отца было мрачным. Серым и мрачным. Кит смотрела на него с болью. Должно быть, он всю ночь проворочался в кровати, пытаясь понять, почему в тот вечер мать так поступила. Уже в сотый раз девочка думала о том, правильно ли она сделала, что сожгла письмо. И в сотый раз повторяла себе, что правильно. Наверное, отец тоже слышал дурацкую историю, которую рассказывал Кевин Уолл: мол, это он отвязал лодку в тот вечер, когда утонула мать. Этому болвану никто бы не поверил, даже если бы он сказал, что сегодня Рождество.
— Отныне я тоже буду говорить правду, как делала ваша мама… — У отца сорвался голос. — И правда заключается в том, что в доме теперь нет никакого порядка, — сквозь слезы продолжал он. — Это ужасно. Я очень тоскую по ней, и меня не утешает мысль, что когда-нибудь мы увидимся на небесах. Мне так одиноко без нее… — Его плечи дрожали.
Настроение за столом сразу изменилось. Кит и Эммет вскочили, обняли его и долго стояли так Рита сидела, как будто оставаясь на заднем плане. Как кухонные занавески, как старый Фарук, спавший на табуретке у плиты. Как серый дождь за окном.
А потом преграды рухнули, словно прошла гроза и очистила воздух. Они заговорили легко и непринужденно: стягивавший их канат притворства лопнул. В этом не было ничего особенного: разве сестра Мадлен не предсказывала, что рано или поздно так и случится?
И в этот момент раздался резкий и хриплый телефонный звонок. В Рождество кому-то звонят только в одном случае: если что-то произошло.
* * *
В гостинице «Драйден» приложили немало усилий, чтобы устроить для сотрудников веселое Рождество. Все работали здесь много лет, большинство исправно служило в ней в годы войны, а у некоторых, как знал Джеймс Уильямс, вообще не было своего дома.
Елку, поставленную в вестибюле, чтобы создать у постояльцев праздничное настроение, теперь перенесли в столовую. Каждому поручили какое-то дело, включая и супругов Грей. Обязанностью Лены стало оформление пригласительных карточек с указанием места за столом.
Льюис дал ей список:
— Идея дурацкая, но ты сама вызвалась.
— Наоборот, очень хорошая. Думаю, это будет неплохой сюрприз. — Лена попросила его принести пачку линованной бумаги с грифом гостиницы. — Это будет настоящее приглашение, — сказала она и тщательно вывела на каждой карточке имена. Барри Джонс, Антонио Бари, Майкл Келли, Глэдис Вуд… Каждое было написано с большим старанием и обрамлено виньеткой в виде листочков остролиста и ягод.
Сначала все стеснялись. Людям было непривычно сидеть за столом, который они обычно накрывали или убирали. Но Джеймс Уильямс то и дело обносил всех пуншем, и вскоре неловкость прошла. Когда стали разрезать индейку, многие уже достали хлопушки, предназначенные для времени выноса сливового пудинга. Сидевшие за столом двадцать девять человек громко переговаривались между собой.
