В августе у людей просыпается первобытный инстинкт собирателей, и они устремляются в лес за поспевающими дикими ягодами — малиной, смородиной; за рыжими лисичками, которые россыпями веснушек выскакивают на прогретых солнцем опушках.
Отправляясь на рыбалку, люди часто сбиваются в стаи, словно древняя племенная память охотников за мамонтами подсказывает им: так проще достичь успеха. С вечера они ставят сети и ночь напролет безудержно празднуют встречу с природой, а большую часть дня после спят.
Рыба же, бьющаяся в путах, к полудню дохнет. И когда настанет время доставать улов — кажется, все озеро провоняет от вздутых тушек окуней и плотвы, плавающих кверху пузом в теплой воде, с распущенными кишками — расклеванных своими собратьями и обсиженных мухами.
Таков август. Время созревания и урожая.
В августе в деревню возвращаются даже те, кто сумел когда-то вырваться из ее сетей в город.
* * *
Эдик Козлов явился в деревню именно в августе. Свалился нежданно-негаданно на голову родителям.
Последние лет пять он и звонил-то им не часто и вдруг — с бухты-барахты, не предупредив — приехал на недавно купленном новеньком внедорожнике. Можно представить, какой прилив чувств вызвало его появление.
Мало кто из его земляков добился в жизни столь очевидного успеха. Правду сказать — ни один.
Если не считать сынка председателя колхоза, ушедшего когда-то по партийной линии в руководители областного центра. Но то было еще до перестройки. А после — только Эдик.
Рисуясь перед бывшими корешами, он, однако, не сильно зазнавался: честно и без уверток купил ящик водки, закуски и щедро проставился за встречу, устроив дружеские посиделки в доме родителей.
Сидя за столом с граненым стаканом в руках и размахивая соленым огурчиком, нацепленным на вилку, Эдик говорил своим оставленным в деревне однокашникам об инвестициях, налогообложении, об оптимизации налогов и диверсификации бизнеса… Вещал.
А они — Генка Курочкин, Сашка Королев по прозвищу Король, Виталик Гришин, Леша Жбанкин — слушали, соловея от водки, и чаще наливали, делая вид, что им, безусловно, знакомы все эти странные слова. Да в общем-то, оно и так: ведь они их слышали в телевизоре.
Мать с отцом, с горящими глазами и лицами, смотрели в рот Эдику, не смея ни пошевельнуться лишний раз от восторга и благоговения, ни отвлечься от созерцания пресветлого образа — сына городского, сына умного, сына богатого.
Первые деньги Эдик Козлов сделал когда-то на торговле рыбой. Браконьерствовал на местных озерах, ловил сетями и продавал на районном торжке. Потом свалил в город, где сумел зацепиться, удачно женившись на разведенке с ребенком и квартирой, окончил какие-то бизнес-курсы… После чего, по словам Эдика, и началось нынешнее его особенное процветание.
— А чего женку-то не привез? Поглядеть бы, — подала робкий голос мать Эдика.
— Она работает, — отмахнулся он. — Да и чего ей тут?
— Оно конечно, — пробормотала старуха. И все, кто сидел за столом, закивали: разумеется. Какой, правда, городской бабе в деревне интерес?
Корешам Эдиковым хвастаться было нечем. Особенно Королю — две недели назад он попал под следствие как подозреваемый в краже из промтоварного ларька.
— Эх, братишки! — Щеки Эдиковы лоснились, и сам он весь сиял, поднимая новый стакан за встречу с друзьями юности. — Да как же я рад-то всех вас видеть!
По правде говоря, Эдик даже не подозревал, сколько счастья доставит ему встреча с родиной.
Видеть односельчан и бывших друзей такими пришибленными его успехами оказалось не сравнимым ни с чем удовольствием, натуральным блаженством. Даже всемирная слава и признание ни капли не прибавили бы к этому необыкновенному чувству. Ведь, пытаясь добиться успеха и завоевать мир — не этого ли торжества над собственным прошлым жаждут люди? Торжества над самими собой — над теми собой, прежними, которые пребывали еще в слабости и забвении.
— А знаете что, братва? Чего мне сейчас больше всего хочется? — спросил Эдик, сверкая глазами.
— Ну? — хмыкнул Жбанкин.
За болтовней и тостами настал уже вечер. Эдикова старенькая мамаша потихоньку выбралась из-за стола и пошла собирать грязные тарелки, чтоб вымыть посуду на кухне.
— А сгоняем-ка по старой памяти на рыбалку! А, братва? — подмигнул приятелям раскрасневшийся Эдуард. — Загудим, как раньше, на всю ночь?
Лешка и Генка пожали плечами, Виталик поддержал идею:
— Точняк, мужики! Айдате.
И Сашка Король — ему теперь лишь бы не трезветь — с жаром согласился:
— Айда! Сети Генкины возьмем, у него новые есть. На запруду. Айда?
Мать Эдика поворчала что-то, пытаясь их остановить, но это было все равно, что воду решетом черпать: бес-по-лез-но.
Собрались за пятнадцать минут. Лодку, резиновую парку, захватили в сарае у Короля. Без задержек и проволочек погрузились в Эдиков внедорожник и спустя полчаса метаний по кочкам, по ночной дороге при свете звезд и противотуманных прожекторов, были уже на озере, у дальней запруды, на холодном глинистом берегу, где перешептывался камыш и распевали хором лягушки.
* * *
Сети поставили с правой стороны запруды. Пока Генка с Эдиком, шлепая веслами, крутились на воде, расставляя слеги и разматывая нейлоновую китайскую сетку вдоль берега, Лешка, Виталик и Сашка Король набрали хвороста и запалили веселый костерок возле старой кривой ветлы, метрах в трех от ее толстых, изогнутых корней, выпирающих из-под земли, словно древний чешуйчатый змей.
Пламя затрещало, пожирая сухие ветки и рассыпая искры. Его мягкий оранжевый свет очертил уютный круг посреди темноты, проявив камыши, сочную зеленую мураву, глянцевитую, пахнущую тиной жижу под хлипкими мостками и длинные, словно русалочьи волосы, курчавые ветви ветлы, отделяющие густой завесой стоянку рыбаков от воды и холм с козловским джипом наверху, где начиналась грунтовая дорога на село.
Лешка и Сашка уселись вокруг костра на поваленных бревнах.
— Эй, вы скоро там? — крикнул Сашка Король.
— Уже! — неожиданно близко откликнулись с озера Генка с Эдиком. Послышался смех, всплески весел, и пухлый синий нос резиновой лодки высунулся из-за камышей, как морда любопытного дельфина. Ткнулся неуклюже в опору мостков, так что вся шаткая конструкция затряслась.
Виталик, отмахиваясь от пикирующих кровососов-камикадзе, ловко пробежал вперед, помог зачалить лодку и выскочил на берег, освобождая мостки, чтобы вылезти рыбакам.
Сильно огрузневший от удачливой городской жизни Козлов, пьяно хихикая, с трудом выбрался из лодки, а сходя на берег, все-таки оступился и влетел в черную, кишащую пиявками лужу.
— Сухой? — спросил из-за его спины Генка.
— Какой там! — отозвался, смеясь, Козлов. — Ладно, где наша не пропадала! Сейчас все мокрые будем.
