Следующая мысль или, если хочешь, второй серегинский постулат. Соглашаясь с изначальной, двойной Богочеловеческой природой Христа (тут он всецело в рамках канона), Серегин, пишет, что эти отношения между двумя сущностями Христа, которые начались в день зачатия Сына Божия, не были чем-то, навечно данным. Самоумаление Господа не закончилось тем, что Его Сын – Христос – был зачат, выношен и рожден земной женщиной. Вся Его жизнь на земле – жизнь гонимого, преследуемого человека. Человека, вынужденного бежать, прятаться, скрываться. Человека, очень часто в Себе и в собственных силах не уверенного. Чудеса, которые творит Христос и которые по Его слову творят Его ученики, здесь мало что меняют. Творил чудеса и Моисей, но ведь он не был Сыном Божьим, пишет Серегин.
Примеры вышесказанного в «Двух ипостасях» многочисленны и общеизвестны. Еще младенцем Он с матерью, спасая Свою жизнь, бежит в Египет, позже, уже открывшись миру как пророк и мессия, бежит из одного города Палестины в другой, преследуемый то Синедрионом, то римлянами. Как часто Он не уверен в себе! Он молит Господа и не знает, даст ли Ему Отче силу воскресить Лазаря. А молитва Христа на Голгофе и на горе Фавор? И разве мог сатана властью над миром искушать Бога? Конечно, и на земле, пишет Серегин, Христос догадывается или даже знает, что Он Бог, но как часто Он в этом сомневается! Боится, мучается, что взял на Себя чересчур много и Господь от Него отвернулся. То есть на земле, когда Он искупает первородный грех, Он – человек со всеми нашими слабостями, страхами, и именно потому так велика Его жертва. Лишь пожертвовав, отдав свою человеческую жизнь за других людей, спасая их, Он будет вознесен на небо.
Из этих двух положений Серегин выводит третье, для него главное, ради которого работа и написана. Он говорит, что если другим народам, в течение веков ставшим христианскими, Сын Божий сразу открылся как Богочеловек, явился уже вознесенным на небо, воскресшим, то к евреям был послан просто человек и пророк Божий. Евреям, странствуя по Палестине, Он проповедовал, подобно пророкам, бывшим до Него, – словом. Это хорошо видно, если положить рядом последующие две тысячи лет их истории и Нагорную проповедь. Но слова, которые говорил Христос, говорили в Израиле многие учителя, в частности, из ессеев, и потому не менее важна, считал Серегин, была иная Его проповедь.
Жизнь Христа на земле – свернутая в тридцать три года вся еврейская история. И та ее часть, что уже прожита, и пророчество грядущего. По-настоящему, как народ, евреи начались в Палестине, с Иакова и его сыновей – это рождение Христа в Вифлееме. Потом бегство в Египет. Племя Иакова бежит туда, спасаясь от голода: Христос, преследуемый Иродом. Дальше – Исход, возвращение обратно, в Землю обетованную, жизнь, возмужание, работа. Христос плотничает – народ строит города, дороги, обрабатывает землю, наконец, возводит Храм. Позже странствия и проповедь перемежаются погромами, изгнанием, часто – почти поголовным истреблением. И вот, когда гонители уверены, что с Народом Божьим покончено, чудо – спасение, воскрешение.
Важнейшим наследием евреев Серегин считал то, что со времени восстания против римлян в 137 году (почти восемнадцать веков) они как народ никогда не убивали. Другие называли свою землю святой потому, что она полита кровью предков. Подобно язычникам, они денно и нощно приносили кровавые жертвы, веруя, что Господу они угодны, жертву же бескровную, ту, к которой призывал Христос, приносили одни евреи.
Свою работу Серегин заключал коротким пассажем. Неважно, писал он, что они не убивали по принуждению или из слабости: ведь и нас от греха спасает только страх Божьего Суда и ада. Главное, чтобы на твоих руках не было крови.
Вторая работа Серегина называлась «Между смертью и жизнью». Он считал, что между нашим миром и вечной жизнью есть пространство, населенное душами тех, кого лишили жизни насильно, вопреки всем божественным и человеческим узаконениям. Там они пребывают время, до дня, часа и минуты равное недоданному им на земле. Причина этого одна – родные, близкие не верят, не могут смириться с их смертью. Как бы не отпускают их в смерть, держат своей любовью.
Правоту близких признает и Господь. Так что насильно погибших, может быть, неправильно считать мертвыми. Но это и не жизнь, скорее – время, которое дано убитым, чтобы свидетельствовать против собственных палачей. Их показания для Суда, на котором Он судит нас, смертных, играют решающую роль. Убитые, их страдания, их муки есть та линза, через которую Господь смотрит и судит нашу жизнь. То есть Он смотрит на нас глазами невинно убиенных, и никому из живущих это не следует забывать.
Впрочем, писал дальше Серегин, неправда, что жертвы там, где они находятся, на полпути к Богу, думают лишь о мести, в итоге столь же мстительным становится и взгляд Господа. Большинство погибших, вслед за Христом, молятся о снисхождении, о пощаде для своих палачей, и не потому, что любят их – требовать подобного от обычного человека, не святого, было бы кощунственно, – просто все мы мечтаем, чтобы на земле, где еще живут наши дети, внуки, было меньше зла.
«Так бывает во времена, которые я называю мирными, – писал он, – благодаря этим страдальцам милость, снисхождение Господа достигает нас без искажения, не ослабнув, даже усилившись, почему мы и живы. Но случаются плохие годы, когда палача от жертвы не отличить. Многие из погибших прежде сами были палачами, и теперь, не умея разделить одно и другое, они мучают себя и казнят. Вся эта ненависть в тебе самом, потому от нее не уйти и не спрятаться, как был с ней, так и останешься. Из-за страданий этих людей, а они невыносимы, на Небе начинаются те же настроения, что на земле, и Господь, глядя тогда на наш мир, видит его как бы сквозь вьюгу – искаженным, мятущимся. Темные и светлые полосы кружатся, сбивают друг друга, и сделать ничего нельзя. Начинаются годы смут, революций, гражданских войн, и они не кончатся, пока между нами и Богом останутся души, в которых так тесно сплелось добро и зло, невинно убиенные и убийцы, пока этих людей мы помним и поминаем. Похожая эпоха, – писал Серегин, – выпала на нашу долю, и продлится она еще лет пятьдесят, не меньше. Соответственно, до конца века Господь, не видя нас ясно, почти устранится от попечения над миром».
Третья работа Серегина называется «Первородный грех», и она на две трети дублирует одно из Колиных писем жене. Коля писал пятнадцатью годами раньше, но я не сомневаюсь, что оба они шли независимо. Серегин пишет, что, конечно, Адам и Ева, съев плод с Древа познания добра и зла, нарушили запрет Господа, согрешили, и их грех определил всю дальнейшую историю человеческого рода. Стал матерью и повивальной бабкой его мук, страданий. Однако не стоит преувеличивать гнева Господа. Всевышний хорошо понимал, что грех наших прародителей был грехом непослушания, маленьким детским грехом, понимал, что Адам молод и глуп да еще вдобавок соблазнен змеем.
В сущности, изгнания из рая не было. Просто человек, нарушивший запрет Господа, не мог больше там оставаться по самой природе святого места. Но главное, съев плод с Древа познания, Адам оказался в глубокой колее, из которой самому ему было уже не выбраться. Эта дорога вела в мир, в его познание, в познание добра и зла, и свернуть с нее было некуда. Зимой так катишься с горы на санках. Конечно, когда-то Адам должен был отведать плод с райского дерева, но не сейчас и не скоро. Однако право выбора было за ним, он решил так, а не иначе, и дальше никто, даже Господь, был не волен. А легенда, что из рая Адам был изгнан, возникла, когда люди, сполна нахлебавшись злом и горем, стали думать – зачем нам все это, неужели человеку было мало рая?
