Коля когда-то писал Нате, что при каждом повороте еврейской истории (исход из Египта, Вавилонское пленение) пять шестых народа откалывалось, навсегда из евреев уходило, иначе народ было бы не очистить, а значит, и не спасти.
Официально днем начала битвы на Ходынском поле принято считать семнадцатое июня, но первые две недели события развивались так вяло, что Спирин в телефонных разговорах с Натой именовал происходящее «стоянием на Угре». Тем не менее начнем с семнадцатого июня. К этому времени на небольшом, метров в десять высотой, холме, что возвышается прямо на запад от центра Ходынского поля, для Спирина был оборудован передвижной командный пункт с самыми современными, какие тогда были в стране, средствами связи: их привезли и прямо на поле смонтировали «под ключ» немцы. Благодаря новой телефонии Спирин мог без коммутаторов и телефонных барышень за считанные секунды связываться с любым управлением НКВД вплоть до Камчатки.
Спирин опробовал систему в ночь перед битвой и остался ею доволен. Он не поленился одно за другим обзвонить каждое управление, везде заранее назначенные им люди были на месте и в полной готовности. Такой связи не было и в Кремле. Вдобавок решением секретариата ЦК все власти в стране от министерств и обкомов партии до того же НКВД, получили специальный приказ выполнять любые спиринские распоряжения немедленно и не обсуждая.
Холм Спирин выбрал не из-за нужд связи: отсюда, несмотря на малую высоту, были прекрасно видны даже окраины Ходынского поля. До революции, когда на Ходынке располагалось артиллерийское стрельбище, именно тут дежурили офицеры, оценивающие точность и кучность батарейных залпов. Метрах в пятидесяти от холма, еще дальше на запад, в сторону слободы Сокол, где до революции квартировали многие семейные офицеры, протекала речка Таракановка, впрочем, речка – громко сказано, скорее, ручей метров в восемь шириной. Сейчас, летом, она обмелела, и вброд вода была не выше колена. По обоим ее берегам, почти у самой воды Спирин приказал поставить по несколько больших армейских палаток прямо друг против друга, с правой стороны – для войска Феогноста, на левой – для Колиного. Вообще-то палаток, продовольствия, прочих припасов было заготовлено море; фактически все окружающие Москву военные склады были отревизованы Спириным и готовы немедля восполнить любую недостачу, но пока Спирин не спешил. Он понимал, что на раскачку понадобится не один день, форсировать подвоз нужды нет.
И рекой он разделил Колю с Феогностом тоже намеренно: поначалу неизбежно множество мелких и ничего не значащих конфликтов, на которые может быть растрачен запал. А тут два войска отделены хоть плохонькой, но границей, и перейти ее, как Цезарю Рубикон, надо решиться. Здесь он был прав: братья, не видясь и не знаясь почти двадцать лет, так друг друга раздражали, что договориться не могли ни о чем. Спирин вмешивался, но, как правило, без особого толка. Ему, например, казалось, что в том меморандуме об условиях поединка, который он направил Феогносту (его и в самом деле составляли зэки – десяток лучших в России специалистов по средневековому праву), учтено все, но выяснилось – нет, и теперь, сводя Спирина с ума, с утра до вечера шли споры, почти каждый раз ничтожные, но Феогност с Колей по очереди заявляли, что это главное, что если проблема не будет незамедлительно решена, причем в его пользу, выходить на бой он категорически отказывается. Спирин снова звал своих консультантов и снова утрясал, согласовывал.
Следует отдать Спирину должное, он не раз пытался объяснить и Феогносту, и Коле, что вопросы, которые они с таким жаром обсуждают, не стоят и выеденного яйца. На третий день, отчаявшись, он спросил у обоих, почему бы им, не дожидаясь подхода основных сил, не вступить в бой с теми, что уже есть, или даже не сразиться друг с другом, братья его предложение и обсуждать не стали. Феогност лишь заметил, что личного противостояния между ним и Колей нет, сам Коля ему давным-давно безразличен. Коля же сказал, что – да, подобный поединок желателен, но единственно потому, что пролилось бы меньше крови, в остальном он с Феогностом согласен: схватка между ними мало что решит. Кроме того оба согласились, что сотнями тысяч их сторонников, которые вот-вот соберутся на Ходынке, кто-то должен руководить, иначе все превратится в бессмысленную давку и смертоубийство.
В общем, все выглядело скверно, и Спирин пару дней спустя сказал навестившей его на командном пункте Нате, что, может, и зря он эту историю затеял: шарик надул большой-пребольшой, но стоит ткнуть иголкой – останется один фук. Кстати, и Феогност, и Коля тогда уже тоже постоянно находились на командном пункте. Феогност обычно сидел по правую руку от Спирина, Коля – по левую. Идущую по полю Нату они увидели все трое, и здесь надо отдать братьям должное: едва она подошла, оба повели себя подчеркнуто светски: встали, поздоровались, а затем отошли в сторону, чтобы не мешать ей и Спирину.
Расположившись на холме, братья, как могли, командовали каждый своей армией. И в той, и в другой пока было ровно по пять человек (Козленков был при Коле чем-то вроде адъютанта, с утра до позднего вечера он курсировал туда-обратно с приказами и донесениями) – стояли они на берегу прямо друг напротив друга, лишь изредка кто-то из бойцов заходил в Таракановку, но не дальше, чем по щиколотку, и грязно ругался.
Из Феогностова воинства юродивый Паша Нижегородский своими культями клал на врага бесконечные кресты и кричал: «Сгинь, сгинь, нечистая сила!» Остальные и того чище – крыли по-матерному Колиных людей и их предков бог знает до какого колена, вдобавок глумясь, что тут, на Ходынке, их собралось так мало. Колино ополчение ни в чем им не уступало. Те же оскорбления и проклятия оно пыталось станцевать. Толком, конечно, ничего не получалось, чтобы по-настоящему выматериться, нескольких букв не хватит, думаю, что хорошую ругань не сумела бы станцевать даже Наденька, но от этого было еще противнее. Правда, Козленков или сам, или по указанию Коли, честно пытался прекратить безобразие, однако безуспешно.
В бессмысленных перебранках прошла целая неделя, дело же не сдвинулось и на шаг. Подобное стояние всех, кроме Спирина, похоже, устраивало. Устраивало Феогноста и Колю – исхода поединка каждый из них боялся; устраивало членов секретариата партии; вслед за Натой они, чтобы разведать обстановку, время от времени приезжали на спиринский командный пункт. Народ явно не желал присоединяться к врагам советской власти, к их врагам – лучшего свидетельства, что дорога, по которой они ведут страну, верна, было бы не придумать. Довольные, они пытались утешить Спирина, словно под сурдинку повторяли, что здесь как раз тот случай, когда отсутствие результата и есть лучший результат. Говорили об огромных заслугах «органов» – с октября семнадцатого года прошло чуть больше пятнадцати лет, а в обществе такое единодушие… Спирин один продолжал бороться, но и в нем прежнего рвения уже не было.
Еще по тем наметкам, которые Спирин докладывал на секретариате ЦК, начало генерального сражения между войсками Коли и Феогноста было назначено на второе июля. Как бы ни было мало людей, Спирин решил ничего не менять; надежды, что к братьям подойдут значительные подкрепления, давно испарились. В первую очередь это была его собственная неудача. На местах кадровые сотрудники НКВД и сексоты – им лично отобранные – дни напролет вербовали добровольцев для Коли и Феогноста, но все тщетно. Народ демонстрировал верность власти и на провокации не поддавался. Дальше откладывать бой смысла не имело. Тут хоть был шанс, что от искры пламя займется само.
