На приезд Коли Катя очень ставила. Увидеть его Ната могла ожидать меньше всего, встреча с Колей должна была сбить ее, лишить уверенности. Двадцать третьего августа так и получилось. Едва Ната с девочкой вышла из поезда, к ней бросилась Катя, а следом, чуть поотстав, Коля. Фигурой Коля походил на Феогноста, и близорукая Ната обозналась, оставив корзинку, она, радостная, что-то крича, к ним побежала и только, уже обнявшись с Катей, узнала мужа. К этому она была не готова. В Москве она не сомневалась в своем праве на Феогноста, в том, что как бы ни сопротивлялась Катя, его увезет, но встреча с Колей разбила ее в пух и прах.
На вокзале Катя ей сказала, что они живут в крохотной комнатушке. Хозяева относятся к ним с подозрением, и появление молодой, красивой женщины окончательно разрушит репутацию Феогноста; дальше Ната, не сопротивляясь, дала увести себя в гостиницу. Правда, пока они ехали на извозчике в «Ахтубу», где для нее с девочкой был снят номер, у Наты достало выдержки улыбаться, шутить, делать вид, что она всему поверила.
Она знала свою силу; еще когда Феогност в первый раз всерьез заговорил о монашестве, Ната, которая давно колебалась, но на людях поддакивала, видела, что если она не захочет, ни в какой монастырь Феогност не уйдет. Однако церковь ее пугала, она никого ни с кем не хотела делить, а еще больше не желала упреков, что вот она, помешав, погубила ему жизнь. Ната была сильнее церкви, но понимала ее плохо и оттого соперничать не хотела. Увидев, как прочно Феогност привязан к Богу, она легко его отпустила. Она вообще была плоть от плоти жизни, и идеи, учреждения, от жизни далекие, ее раздражали. Выйдя из детства, она, как могла, их сторонилась. Поэтому и с Колей, едва увидев, что братья больны чем-то схожим, она рассталась без колебаний.
Бог, как и коммунизм, казались Нате странным смешением детских болезней и детских же игр. Феогност с Колей заигрались и отстали; теперь, узнав из Катиных писем, что Феогност к церкви поостыл и, значит, выздоравливает, она решила, что пришло время его забрать.
В «Ахтубе» то Катя и Коля вдвоем, когда Натина дочка спала, то Коля в одиночку – девочка, ни разу в жизни его не видя, опасалась чужого, незнакомого мужчину, и стоило ему подойти, кидалась в рев – пять дней подряд непрерывно обрабатывали Нату. Они и на минуту не оставляли ее одну. Катя боялась, что если Коля сумел разыскать ее с Феогностом, сумеет это сделать и Ната. Или того проще, их почтовым адресом ее легко мог снабдить Спирин. Пару раз Ната и вправду пыталась выйти из номера, но они заперли изнутри дверь и демонстративно выкинули ключ в окно.
В начале, когда еще не было страшно, Ната что-то сказала им про игру, и они оба за ее слова ухватились, принялись убеждать, что нет, детство не кончилось, игра продолжается и им не наскучила. Да, Феогносту сейчас трудно, никто ничего скрывать от нее не собирается, но без того, что она называет игрой, ни он, Коля, ни Феогност своей жизни не мыслят. Если Ната скажет: или я, или игра, – они, конечно, выберут Нату, потому что оба с детства безнадежно в нее влюблены, они успокоят себя, что условие не настоящее, оно как бы понарошку: согласишься – и у тебя и Ната, и игра, а когда окажется, что пути назад нет, они ей не простят.
Повторяя это раз за разом почти без вариаций и на один голос, они выкручивали ей руки все пять сызранских дней, а на шестой, так и не дав увидеться с Феогностом, снова отвезли на вокзал и отправили обратно в Москву. В «Ахтубе» был какой-то сумасшедший дом, позже, сколько она ни пыталась те дни разделить, хоть что-нибудь восстановить, сумела вспомнить лишь три случая, когда все прерывалось. Два были связаны с Колей. Однажды он – Нате показалось, что явно согласовав с Катей, – на правах мужа вознамерился провести с ней ночь. Возможно, Колина попытка остаться с Натой наедине объяснялась ее собственным письмом, которое он получил полугодом раньше. Среди прочего Ната в нем писала: «Колюша, рыженький мой (в общем и целом), бородатый и очень любимый! Только что получила твое письмо и отвечаю по „горячим следам“. Я тебя очень люблю. Прими как данность и запомни – за это не надо бороться. Но и губить тоже не надо. Разводиться с тобой я не хочу. Это тоже данность. И не потому, что ты спасаешь Россию. Конечно, если спасешь, я буду рада, но и тогда твой успех будет для меня приятным дополнением, не больше». Через страницу: «Повторяю, я очень-очень тебя люблю и страшно скучаю. Пишу, а у меня прямо ноги сводит. Я так хочу к тебе прижаться, так всего тебя хочу. Сколько мне еще ждать? Я не могу так долго».
То давнее письмо, очевидно, засело в его памяти, и Коля думал, что, останься они вдвоем, она о Феогносте забудет. Он часто вставлял в разговор, что вот он впервые видит вместе ее и собственную дочь и что, хотя когда-то он дал обет, пока не дойдет до Владивостока, не иметь дело с женщиной, в сущности, разве этот обет кому-то нужен? А вот что действительно нужно, им втроем отпустить друг другу обиды и недельку вместе пожить. Но Ната отвергла его с явной брезгливостью, и он легко подчинился, сделал вид, что пошутил. Второй раз – они уже собирались ехать на вокзал, и вдруг Коля устроил безобразную сцену, кричал, что он первый раз в жизни оказался рядом с собственной дочерью и даже ни разу с ней не поиграл, «Ахтубу» он Нате не простит. Но и эта история с Колей была, конечно, ерундой, милым чудачеством, по сравнению с тем, что сотворила тогда тихая Катя.
Колина мировая была отвергнута на третьи сутки вечером. Так и так к утру четвертого дня стало ясно, что ни Катю, ни Колю Ната не услышит, будет сидеть в Сызрани столько, сколько понадобится. По той уверенности, с какой Ната держалась, и Коля, и Катя поняли: где живет Феогност, она знает, если же Катя перевезет его на другую квартиру, с помощью ГПУ Ната разыщет его и там.
Все это обдумав, Катя тем же утром надолго ушла из гостиницы. Ната, хоть и была измотана предыдущими тремя сутками, еще когда Катя надевала кофту, отчего-то насторожилась и потом все время, пока ее не было, буквально не находила себе места.
Возможно, дело было в том, что раньше сдуру Катя проговорилась, что и в Сызрани ее с Феогностом таскают на допросы. Конечно, не так активно, как в Нижнем, но ходить приходится. ГПУ и сейчас не прочь Феогноста посадить, однако весь последний год они ни с кем не общаются, Феогност живет анахоретом, по месяцу и больше не выходит из дома, и добыть на него показания не удается.
Утром пятого дня Катя снова ушла, и теперь ее не было до позднего вечера. Вернулась она совсем бледной и сказала, что Феогност арестован. Кто-то из их старых знакомых на него донес. У отца Феогноста нынешний арест – второй, следователь считает его закоренелым рецидивистом и уверен, что добьется расстрельного приговора.
Услышав, что сказала Катя, Ната растерялась, ноги у нее подкосились, и она, мешком осев на пол, зашлась в крике. Они все, все трое, были этим известием ошарашены, но Катя не плакала, просто стояла бледная у окна и смотрела на улицу. А потом слезы у Наты высохли, она вдруг вскочила и бросилась к Кате, крича: а ведь это ты, ты, сука, дала на него показания. Это ты решила, пусть лучше его расстреляют, только бы мне не отдать. Катя принялась клясться, что нет, что Ната несет бред, но даже на взгляд Коли, который был с ней заодно, защищалась она суетливо и неубедительно. Еще хуже, что скоро Катя решила, что на ругань надо отвечать руганью, и стала кричать Нате: так хоть будет мучеником, святым, а то год в твоей койке побарахтается, чекистская проблядушка, и руки на себя наложит.
