Коля – дяде Артемию
Как в древности человек, надеясь вернее спасти душу, на смертном одре принимал постриг, так у странников бегун, уже умирая, говорил, что собирается в дорогу. Держа под руки, его выводили в сад, и он – еще здесь, на земле, сделав первые шаги к Богу, – примиренный, отходил.
Коля – дяде Ференцу
Если по причинам конспирации было опасно вывести человека умирать в сад или – тоже умирать – за ворота, разрешалось встать на путь бегуна, не выходя за порог. Ты как бы переходил на нелегальное положение прямо у себя дома. Все родные сговаривались считать, что ты ушел странствовать, и больше не замечали тебя.
Коля – дяде Юрию
Кормчий говорит другими словами, но суть в том, что корабль не убежище, где можно переждать непогоду, дать отдых измученным нескончаемой ходьбой ногам. Срок, что странник проводит на корабле, не есть просто остановка в пути, он нечто вроде небытия. Возвращение к тем дням, когда человека на земле еще вообще не было. Сейчас, объясняет кормчий, пора нового потопа. Господь больше не верит, что сын Адамов может исправиться, как и при Ное, думает о конце времен. Тогда весь год, что стояла большая вода, Он изъял из счета лет от сотворения мира и, лишь снизойдя к молитвам спасенных, соединил нить жизни. Согласился продлить ее. Что будет на этот раз, никто не знает.
Коля – дяде Петру
Как ни странно, но что живешь не в обыкновенной мазанке – на корабле, понимаешь сразу. Вокруг пустыня, весь мир вымер, нигде нет ни души, мысль, что спаслись лишь мы, лишь оказавшиеся на Ковчеге, не удивляет.
Коля – дяде Ференцу
Колея железной дороги, строя которую, полегли сотни тысяч верблюдов – кости их и сейчас бордюром обрамляют всё железнодорожное полотно, – проходит примерно в пятнадцати километрах от нашей кальдеры. Кормчий вперемешку и на равных называет их то природными странниками пустыни, то ее кораблями.
Коля – дяде Артемию
Была разветвленная и весьма хитро устроенная сеть подпольных кораблей – убежищ, где странники находили приют и помощь.
Дядя Юрий – Коле
Один молится Богу ногами, другой, как Давид – плясками и пением, третий, как греки – статуями, иконами, прочим, что человек делает руками.
Папка № 2 Москва и Вольск, март – апрель 1957 г
Коля – дяде Степану
Провел на корабле пять месяцев. Отец очень привязан к кормчему, тем не менее приходится ему нелегко. В сущности, два старика (Капралов, конечно, покрепче), а окрест на пятьдесят верст ни одной живой души. Эту зиму как-то протянули, а дальше, если не уговорю отца вернуться, придется переселяться к ним.
Коля – дяде Ференцу
С Лубянкой без движения. Отцовский сослуживец говорит, что решение принято, но пока тормозится. Тем не менее верит: к следующей весне архивы откроются. Может, не все и не сразу.
Коля – дяде Ференцу
В Старицу больше не пиши, я сейчас у матери. В Москве пробуду до мая, затем – в Казахстан. Пока оба (отец и кормчий) живы, так там и останусь.
Коля – дяде Петру
Два месяца ездил и только вчера вернулся на корабль. Был в Старице – прощался и забирал вещи, потом март с куском апреля у мамы и уже на обратном пути на неделю остановился в Вольске у Таты. У нее в сарае еще с довоенных времен лежит весь мой «детский» архив. С годами о таких вещах вспоминаешь чаще, и вот не удержался, взял несколько папок – первых попавшихся – с собой на корабль. Если в самом деле пущу корни в Казахстане, решу вопрос и с остальным.
Коля – Тате
Я на корабле. Взял у тебя в сарае три «детские» папки. Воды утекло много, и сейчас если и помню, что там, – не твердо. Был ли во всем этом толк – не знаю. Пока по сему поводу колеблюсь. Если найду любопытное, перебелю и пошлю обратно в Вольск. Так сказать, верну к месту постоянной дислокации.
Коля – Тате
На письмах, что у тебя взял, даты 1931–1941, получается ровно десять лет.
Коля – Тате
Посылаю первую порцию. Если прочтешь, буду рад. Все-таки это и твоя жизнь.
Папка № 3 Казахстан, май 1957 – сентябрь 1958 г
Коля – дяде Петру
Был в Москве, навестил мать. Сейчас уже в Казахстане. Отец пока тянет, но сил немного. Чуть переменится ветер – ему совсем худо. Задыхается так, что синеют губы.
Коля – дяде Ференцу
Раньше один, теперь со мной Капралов, навьючив козла камнями по числу, весу своих и чужих грехов, отправляет бедную скотину, куда и должно с такой поклажей, то есть в ад.
Коля – дяде Артемию
Не знаю, читал ли кормчий Данте, но уверен, о «Комедии» слышал. Во всяком случае, отдавая распоряжения, куда вести козла, он делает это так, что мне понятно: у каждого греха своя цена, свой круг ада. Кальдера – ворота в антихристову бездну, и кормчий, признавая нынешние порядки, делит ее на пункты и подпункты одной и той же 58-й статьи Уголовного кодекса РСФСР – Контрреволюционная деятельность. Правда, из-за этого получается не девять, как у Данте, a четырнадцать кругов. Но главное не это, а то, что и для кормчего что совершенное преступление, что мысленный грех, умысел – равно тяжелы.
Коля – дяде Юрию
Боюсь, одними молитвами со злом не совладать; необходимы и козлы отпущения.
Коля – дяде Святославу
Убежден, что и тот, кто построил корабль в здешних краях, знал о Данте. Местность, которая бы так походила на ту, что описал флорентиец, найти нелегко.
Коля – дяде Степану
Про того из двух животных, кому выпал жребий стать искупительной жертвой, кормчий редко когда говорит. Другое дело – козел отпущения. Выбрав несчастного из стада, он возлагает на него свои грехи и грехи всех остальных, после чего велит отвести беднягу в пустыню, в страну обрывов. Так он называет нашу кальдеру. Возвращаясь, прежде чем войти в дом, я должен омыть лицо и руки.
Коля – дяде Петру
Грехи, навьюченные на козла, тяжелы, с этой ношей ему не выбраться из кратера.
Коля – дяде Артемию
Обремененные человеческими грехами, козлы отпущения делаются тяжелы и неуклюжи. Объев корм там, куда я их отвел, они на заду, будто старые бабы, съезжают вниз по камням и глине.
