Исакиев – Коле
Слова чересчур разные; когда ставишь их рядом, они чужие друг другу. Сколько ни убеждай, осадок этот никуда не девается. Родственность звучания, вообще родственность лишь в палиндромах. Только в них та волна, что организует пространство, не дает ему распасться на части. Те интимные отношения слов, по которым мы давно томимся.
Исакиев – Коле
Будущее за языком палиндрома. Ему по плечу любые испытания. Верю, его не сломает и Апокалипсис.
Исакиев – Коле
Что же до формы, рифмы, размера, прочих тонкостей строфики, то сонеты, стансы и катрены, дактили, амфибрахии и александрийский стих не более чем вериги, епитимьи, которые поэт сам на себя накладывает. Конечно, плохо, если они так давят, что не дают дышать, но если их вовсе не замечаешь, если в строках совсем нет затрудненности речи, тебе никогда и никого не отмолить. Без страдания нет искупления. Палиндромисты среди поэтов даже не пустынники, если они на кого и похожи, то на Симеона Столпника.
Исакиев – Коле
Палиндром тоталитарен. Но тут же уязвим, слаб, непрочен. Заменишь в нем ё на е, и он сделается нем, тихо уйдет.
Дядя Юрий – Коле
Так же тоталитарен и канон. Вообще всё, что рождено страхом человека перед самим собой. Это не борьба хорошего с лучшим, а плохого с еще худшим.
Дядя Юрий – Коле
Люди слишком разные. Чтобы никого не испугать, не оттолкнуть, Господь даже веру каждому дает по его силам.
Дядя Петр – Коле
Господь в ужасе от нас, от нашей способности превращать любое добро во зло, тем не менее Он ни в ком и ничего не ломает, терпеливо ждет, верит, что однажды человек одумается.
Дядя Артемий – Коле
Что Ветхий, что Новый Завет – всё путь с редкими рывками вперед и бесчисленными отступлениями. И мы, в которых страха больше, чем надежды. А канон – нечто вроде «ни шагу назад». Этакий заградотряд.
Дядя Ференц – Коле
Мало доверяя земным властям, люди испокон века требовали письменных законов и, получив их, со смирением подчинялись. С Богом, как кажется, дело иное. Вера, что в Заповедях, что в каноне, меня не утешает. Во времени, когда человек просто говорил с Всевышним, было больше правды.
Коля – дяде Янушу
«Синопсис» у дяди Оскара есть. Послал еще из Старицы. С тех пор переписываемся регулярно. Половина того, что знаю о Сойменке, – от Станицына.
Коля – дяде Петру
Сониного деда, конечно, знаю. Ребенком не раз бывал в его мастерской. В отличие от других взрослых, он ничего не скрывал, не прятал. Обычно, что человек думает, так сразу не скажешь, а тут на холсте была видна каждая его мысль. С тех пор как я вышел из лагеря, мы переписываемся. Он писал мне и в Старицу, и в Москву, хотя реже, пишет и сюда, в Казахстан.
Оскар Станицын – Коле
Курск. В городе в тринадцатом году, прямо перед войной, построили большой цирк. Горожане от идущих там представлений в восторге. Отступают немцы или наступают, билетов не достать. И теперь, когда Гражданская война и белые почем зря режут красных, а красные – белых, цирк не теряет популярности. Власть меняется каждые несколько месяцев, иногда и чаще, но чьи бы войска ни стояли в городе, цирк любят все, и все ему рады. Конечно, кто контролирует город, понять можно.
При белых в шапито гвоздь программы – схватки борцов-классиков, и арена официально именуется «Ареной борьбы сил добра и зла». Когда придут красные, она станет называться ареной «имени классовой борьбы» и предварять представление будет лекция на ту же тему. Но пока в городе белые. Борцы-классики: в черном трико – нечисть (они обычно из пленных красноармейцев), в белом – ангелы, а то и сам Христос. Одна пара сменяет другую, но все подобраны так, что добро уверенно побеждает зло. Впрочем, зрители всё равно довольны, ведь главный вопрос о жизни и смерти дан им на откуп. Как в римском амфитеатре, без тени сомнения они опускают вниз большой палец, и проигравший схватку большевик приговорен к расстрелу.
Когда в город войдут красные, старые декорации сломают. По сути всё то же самое, но антураж другой. На арене красные и белые идут стенка на стенку. Последние – из пленных деникинцев. Они измождены, ко всему безразличны, знают, что, даже если паче чаяния победят, зрители тем же опущенным вниз пальцем вынесут им расстрельный приговор. Красные свежи и хорошо накормлены, в их успехе никто не сомневается. Раньше билеты продавали за деньги, выменивали на хлеб, на сахар, теперь их распределяют по заводам, фабрикам и железнодорожным депо. Так что поддержка зала красным обеспечена. Вдобавок, чтобы не было неожиданностей, у красных под бинтами свинчатки, и зрители кричат от восторга, когда они добивают тех, кто лежит на посыпанной опилками арене. Впрочем, для белых это лучший исход. Дело в том, что прямо под ареной подвал, где деникинцев и расстреливают. На небольшую, сделанную в железнодорожных мастерских тележку одного за другим кидают раненых и сталкивают вниз. Радиус круга, по которому уложены рельсы, мал и быстро сужается, оттого колеса едут с адским скрежетом. Благодаря расставленным зеркалам, зрителям видно, как тележка, разгоняясь, входит в штопор. Так же хорошо будет виден и расстрел.
Дядя Юрий – Коле
В Курске в сильный дождь мы сидели под куполом цирка-шапито и смотрели, как стенка на стенку дерутся белые и красные. Потом на арене их сменили лошадки в изукрашенной сбруе и с плюмажами: подобно нам, они бегали и бегали по кругу.
Коля – дяде Петру
Я рассказал кормчему о Курске, и он ответил, что те, кто строил цирк, решили, что уж лучше бегать по кругу, чем через Красное море, из Египта в Землю Обетованную и снова через Красное море – обратно в Египет.
Дядя Святослав – Коле
А я убежден, что бои стенка на стенку, которые с восемнадцатого по двадцать первый год раз в неделю проводились на сцене Курского цирка, были прообразом решающей схватки сил добра и зла.
Дядя Петр – Коле
Когда-то Оскар Станицын входил в обойму, был обласкан. Из того, что он сделал в двадцатые годы, все выделяют серию картин «Рабочий класс при коммунизме». Ею проиллюстрировано третье издание книги «Трудовые установки» знаменитого теоретика пролетарского труда Алексея Гастева. Работы вполне футуристические, в то же время видно, сколь много Оскар взял из иконописи и техники витражей. Картины не просто лучисты и лучезарны – рабочие на них как бы светятся изнутри. Они похожи на уличные фонари. Плоть – матовое стекло, а за ним, будто свечи, непорочные души. Перед рабочими – маслянистые, лоснящиеся тела станков и машин. Мастеровые тянут к ним руки, смотрят, как на возлюбленных, как жених на невесту. Французская газета «Либерасьон» после Парижской выставки, на которой в числе других экспонировались и эти работы, отмечала удачно подобранный колорит – что лица, что тела пролетариев нежно-розовые, иногда зеленоватых тонов, – и композицию.
