В Петербурге, чтобы не бросаться в глаза, Чичиков и Афанаил носили потертые, из дешевого сукна шинели чиновников, служивших по гражданскому ведомству, и, может быть, поэтому оба невыразимо напоминали Башмачкина, только один совсем старого, а другой, Афанаил, – чуть помоложе. По воспоминаниям очевидцев, в этих же шинелях они приехали и на конспиративную квартиру. Заседание открыл Георгий Валентинович Плеханов. От имени «Земли и воли» зачитал приветственный адрес Павлу Ивановичу Чичикову и под аплодисменты собравшихся объявил, что отныне Чичиков является действительным членом их организации с правом решающего голоса по всем обсуждаемым вопросам. Потом Вера Ивановна Фигнер стала одну за другой перечислять фамилии их товарищей, которые благодаря Павлу Ивановичу Чичикову смогли бежать с сибирских каторг и ссылок и ныне внутри России или в Европе продолжают героическую борьбу с царизмом. Она читала список почти полчаса, а затем оборвала себя, объявив, что не назвала и треть тех, кто без Павла Ивановича и сейчас продолжал бы гнить в застенках.
Дальше слово предоставляется самому Павлу Ивановичу. Он говорит очень тихо и ласково. Все, кто его слушает, понимают, что он прощается с ними и это нечто вроде завещания, его последней воли. Начинает Чичиков с благодарности, говорит, что то, что здесь сегодня происходит, для него огромная честь. Потом просит присутствующих помянуть знаменитого в свое время откупщика и фабриканта Муразова. Никто из землевольцев о нем не слышал, и Чичиков объясняет, что полвека назад Муразов, умирая, свои миллионы оставил на богоугодные цели, и благодаря этим капиталам была восстановлена, уже тридцать лет жива древлеправославная иерархия. Сказал, что и прежде не раз здесь, на Святой Земле, сквозь толщу греха пытались проклюнуться ростки Небесного Иерусалима – ими были литургии боголюбцев, колонии штундистов и молокан; когда-то он, Чичиков, как и все мечтая о Рае, стал выкупать у владельцев принадлежащие им мертвые крестьянские души, думал расселить их на благодатных заволжских землях, где они смогут воскреснуть, вновь обратиться в души живые. Но антихрист был еще в силе, и его семя – сорняки – прямо на корню глушило слабые райские побеги.
С печалью Чичиков говорит, что его, наверняка как и многих из здесь собравшихся, не миновали тяжкие сомнения и разочарования. Для человека, пошедшего за Господом, ему слишком часто казалось, что всё, что он делает, никому не нужная, безнадежная пустышка. Грех чересчур силен, сколько ни пытайся, до Земли Обетованной никого не доведешь. И вот жизнь на исходе, а он у разбитого корыта. Хоть он и продолжает бороться, веры, что человек сумеет одолеть зло, в нем немного. Когда-то он надеялся, что Господь поможет ему вывести племя Иакова из Египта, вместе с ним войти в Небесный Иерусалим, но скоро понял, что путь по пустыне оказался для Израиля чересчур долог и труден. Та часть народа, которую он оставлял в поле, к полудню, будто манна небесная, истаивала на солнце; в других, кого он собрал себе про запас, уже к вечеру тоже как в манне, заводились черви, и они начинали смердеть.
Лет пятнадцать назад, оглядываясь, он уже не видел вокруг себя никакого избранного народа Божия. Те, с кем он вышел из Египта, рассеялись как дым. Большая часть Израиля давно вернулась на берега Нила, думать забыла о Земле Обетованной, прочие без цели и смысла, кто куда, разбрелись по пустыне. Жалкие, никчемные ошметки когда-то великого народа, щепа еще более мелкая, чем осталась от египтян, когда воды Красного моря вернулись и обрушились на их колесницы. Вести в Землю Обетованную было некого, и он ждал, что Господь вот-вот разорвет свой Завет с племенем, ради которого безо всякого толку творил бесконечные чудеса. От кого-то другого породит Новый Израиль, многочисленный, как звезды на небе или морской песок.
Но Всевышний будто еще на что-то надеялся – медлил. И тогда он, Чичиков, вслед за Всевышним тоже стал перебирать всех, кого знал. Искал, искал, кем Господь сможет восстановить Избранный народ, возвести, отстроить его заново. Так он и набрел однажды на них, на народников, единственных, кто поднялся, восстал против зла и теперь идет за Александром Ивановичем Герценом. Думая о революционерах всё неотвязнее, всё упорнее, он в то же время понимал, что этот шанс последний, другого Господь человеку уже не даст. Боясь ошибиться, ни в чем не уверенный, колеблемый, будто на ветру былинка, он, рассказывает Чичиков, неотрывно, день и ночь читал Герцена и Маркса, Бакунина и Огарева, Чернышевского и Добролюбова. Поначалу было нелегко разобраться, и кто они, и чего хотят, потому что всё было незнакомым, чужим по мысли, даже по строю языка. Оттого, маясь сам, он, будто приставучая муха, в каждой своей молитве пытал Господа, спрашивал и спрашивал Его: они или не они?
Он не только читал; сколько удавалось, ходил на сходки студентов, на рабочие митинги, слушал тамошних агитаторов, и вот, как ему кажется, постепенно стал понимать Всевышнего, который – ныне у него нет в этом ни малейших сомнений – именно из них, из землевольцев и революционеров, намерен сделать Себе новый избранный народ. Конечно, продолжал он, и сегодня его, Чичикова, нельзя назвать твердым революционером, выбор, воля Господа ясны ему скорее умом, чем сердцем. Ему до сих пор тяжело принять, что для Всевышнего готовность как мелкобуржуазный пережиток отбросить и самого антихриста, и парализовавший человека страх перед ним однажды оказалась даже важнее веры.
Последним, обо что он, Чичиков, преткнулся, был Небесный Иерусалим. Трижды – два раза в Стародубье и один в Иргизе – в видениях ему являлись Райские чертоги. Господь водил его по Эдему, всё показал и обо всем рассказал. Гуляя по Божественному городу, Чичиков видел, что весь он изваян из любимого Всевышним сапфира – единственного камня, в котором умели сойтись синева и глубина неба с его светом. Но роман Николая Гавриловича Чернышевского «Что делать?», в первую очередь четвертый сон Веры Павловны, в котором перед ней во всем великолепии предстает коммунизм, смутил его. Он стал думать: не были ли его стародубские видения бесовским искушением, может быть, никакой Господь и не являлся ему, по Своему саду никогда его не водил? Прав Чернышевский – коммунизм именно такой, каким он его описал. Он, Чичиков, и сейчас не знает, где правда, но в одном полностью с Чернышевским согласен: Небесный Иерусалим еще только предстоит возвести, и строить его человек будет сам, своими руками, своим по́том и кровью. И город он изваяет не из сапфира, а из космического эфира и Эдисонова электричества. Закончил же Чичиков свою речь тем, что муразовские миллионы, как и просил завещатель, до последней копейки были истрачены на богоугодные цели, но остались еще собственные его, Чичикова, средства в деньгах и паях разных фабричных, заводских и торговых предприятий.
И вот вчера у стряпчего он подписал завещание, в соответствии с коим весь капитал целиком и полностью должен отойти на нужды мировой революции, которая навсегда сметет с лица земли ненавистную антихристову власть, а то, что останется, издержано на строительство коммунизма. И под аплодисменты собравшихся, передавая Плеханову шкатулку с ассигнациями и ценными бумагами, добавил, что, безгранично доверяя Георгию Валентиновичу, именно его в интересах дела он назначает полномочным и единственным распорядителем своего капитала.
