– Я говорю насчет нас. Китай нас сожрет, а не американцы.
– А, в этом смысле… Может быть. Еще лет двадцать китайского роста, деградации Европы и нашего увядания, и Китай нас затопит… Сейчас мы еще цепляемся за Европу, но, судя по всему, скоро цепляться станет не за что.
– И есть еще мусульманский мир, – напомнила мама. – По-моему, он нас проглотит раньше Китая и Америки.
– Кстати, да…
– Вы так говорите, – возмутилась Даша, – будто Россия вообще ничто!
– Да так оно почти и есть, – грустно отозвался папа.
– Ладно-ладно, – дядя Сережа улыбнулся, – без депрессии. Шансы есть. Борцы имеются. Я в тринадцать лет пришел на баррикады у Дома Советов и с тех пор не сдаюсь…
– Да, Серег, – сказал папа, – только теперь, когда появились Пономарев, Гудковы, я понял, что ты был прав, когда пробивался на прошлых выборах в Думу от «Справедливой России»…
– Но слишком рано я это начал.
– Слишком ранний ты ребенок слишком медленной весны, – продекламировала мама, и папа с дядей Сережей невесело посмеялись.
Даше снова стало тошно и тоскливо; она быстро выпила стакан сока и пошла к себе. Не дошла. Села на Настину кровать, огляделась. Это большая комната, но она совсем небольшая, узкая… Родительская спальня вообще крошечная, кровать занимает больше половины… Не квартира, а клетки какие-то…
Интересно, что Настя сидит и слушает взрослых. Уже часа полтора где-то слушает и слушает… Чего она в итоге наслушается?..
Поднялась и прокралась к двери на кухню. Папа как-то размыто, заплетающимся языком, говорил:
– Серег, я по секрету… Меня, мою последнюю книгу, на премию правительства выдвинули… И, может, если дадут, взять и хлопнуть ему по е…
– Роман! – вскрикнула мама. – Не выражайся.
– Двинуть по хлебальнику. А?
– Кому?
– Ну кому, блин! Пу!.. И сказать: «Россия без Путина!» Спокойно так в микрофон. И ведь вся страна услышит…
– Хм! – с удовольствием усмехнулся дядя Сережа. – Это почти по сюжету моего «Чародея».
– Да?
– Не помнишь? Там главный герой нечто совершает в адрес президента… И у Прилепина в «Саньке» на него покушаются. То есть пирожным, что ли, бросают на фуршете… Моральное унижение.
– Да, точно, – сказал папа упавшим голосом. – Было, уже было… Хоть не в жизни, так в прозе.
– К тому же, если не ошибаюсь, премию правительства России уже присудили.
– В смысле?
– Фазилю Искандеру дали. В конце прошлого года. Не знаю, само вручение было или еще нет, но премия – ему.
– Точно?.. Твою мать!.. – в папином голосе послышались слезы. – Всё этим старикам! Тридцать лет ничего нормального не пишет, а сыплется и сыплется!..
Даша не выдержала и ушла. Повалилась на кровать и лежала в полутьме. За окном колыхались огни соседнего дома, фонарей, всех этих огромных микрорайонов… По потолку бежали и бежали непонятные тени.
Через несколько минут в комнате послышались шаги, щелчки. Заработал телевизор. Настя наконец-то устала.
– Тетя Оксана, – противный голос взрослого, притворяющегося ребенком или сказочной зверюшкой, – а правда, что солнышко пьет воду?
– Конечно, Степашка! Это солнышко забрало ее из блюдца на подоконнике. Воду солнечные лучики превратили в пар, и она стала облачком. Когда облачков становится много, они собираются в тучку и проливаются на землю дождиком.
– А-а, и вырастает травка!
– Пра-авильно, Степашка!
Даша накрыла голову подушкой.
Дядя Сережа уехал в начале одиннадцатого. Даша все еще не спала – нужно было поговорить с папой. Необходимо… Выждав, пока родители приберутся на кухне, мама уйдет в спальню, она поднялась.
Папа сидел за своим столом и как-то зачарованно слушал радио.
– День четвертого февраля обещает войти в историю России как символ преемственности традиции сопротивления произволу. Номинальный фаворит президентской гонки демонстрирует разнообразие предвыборных приемов. Сохранение фигуры Владимира Чурова во главе Центризбиркома девальвирует любые шаги в направлении прозрачности выборов. Имитация массовой поддержки со стороны бюджетников обернулась конфузом для властей.
– Пап, – тихо позвала Даша, на самом деле очень боясь заговорить.
Папа досадливо или просто устало ответил:
– Ну что?
– Пап, – его тон странным образом придал ей сил, – я спросить хотела… важное.
– Ну?
– Я спросить хотела… Ты вот… ну… ты за Россию?
Папа фыркнул:
– Ты прямо как Настя выражаешься!.. – Он убавил громкость радио. – В каком смысле – за Россию?
– Ну, за Россию? Или нет?
– Конечно, за Россию. Это моя родина, как же я могу быть против…
– А почему… – У Даши в горле забулькало что-то горькое. – А почему ты пишешь такое?
– Что я такое пишу?
– Ну, что Россия пьяной валяется… ничего не может… иностранцы только…
Папа поежился:
– Где это у меня?
Даша кивнула на полку. Папа проследил за ее взглядом, приподнялся, взял ту самую книгу.
– Где?
– Ну, там первый рассказ… – Она удивилась, что папа не помнит, что сам писал. – Дай… – Нашла нужный абзац.
Папа взглянул, кивнул, лицо его слегка разгладилось:
– Это было написано в девяносто шестом году. Самое беспросветное время. Больной, бессильный президент Ельцин обманом переизбрался на второй срок. Полная разруха, нищета. И у героя рассказа такое настроение… Тем более что он совершенно бездуховный тип.
– Но написано – «я». И его зовут, как тебя.
– Кхм… – Папа, кажется, напряженно искал, как ответить. – Понимаешь, – начал медленно, – понимаешь, в художественной литературе такое случается… Это такой… н-ну, прием такой… Имитация документальности.
– Зачем?
– Как сказать… Чтобы сильнее воздействовать на читателя… А я это сделал… хотел, чтобы люди как-то очнулись, почувствовали, что все мы падаем в пропасть. Иногда полезно… Понимаешь?
– Ну, не очень… Это по-любому очень неприятно читать.
– Для этого и писалось, – папа всё больше оживлялся. – Знаешь такую поговорку: «Через тернии – к звездам»?
Даша кивнула, хотела спросить: «А где там звезды?» – но папа не дал, говорил свое:
– Есть такой поэт, патриот, Николай Зиновьев, и у него есть строки: «По-настоящему любя, я надавал ему пощечин, чтоб он скорей пришел в себя». Это он про русский народ. Его многие за это ругают, но он прав, что так написал. И многие такое писали…
