Профессор поджал свои тонкие синеватые губы, и они совсем исчезли. Отвернулся.
В зале, кроме Андрея Викторовича, его студент и ассистент Саша. Никого из учеников, а их восемь… Да, можно понять состояние профессора, просидевшего здесь без дела час с лишним… Подгоняемая шепотком мамы, Даша расстегнула футляр, стала собирать инструмент… И профессор, и Саша молчат. Молчат тяжело: профессор – негодующе, Саша – опасливо; оба держат свои фаготы вертикально вниз, словно копья средневековые рыцари.
Вот и ее фагот готов, эс с тростью вставлен во флигель. Даша пробует звук.
– Хорошо, – слегка смягчается профессор и левой рукой (правая обхватывает инструмент) указывает на сцену. – Прошу.
Во время отчетных концертов и других выступлений сцену при помощи освещения делают свежей и чистой. В остальное же время она выглядит очень безрадостно – сероватая от старости краска, кулисы по бокам, как морщинистая кожа, выпиленная из фанеры лира на заднике в каких-то трещинах… Даже рояль имеет вид опрокинутого шкафа. Но школа на хорошем счету, уникальная по числу пробившихся в большую музыку выпускников.
Минуты три Даша разыгрывается и, почувствовав, что губы, дыхание готовы, вынимает трость изо рта и смотрит на профессора. Он говорит:
– У тебя, если не ошибаюсь, «Полька» Шостаковича?
Даша кивает.
– Слушаем.
Она снова пробует звук. Делает паузу и, вогнав внутрь, до самой глубины живота струю воздуха, начинает исполнение.
Когда две недели назад Андрей Викторович, задав разучивать «Польку», продемонстрировал, как ее играть, Даше показалось, что это легко и просто. Но потом стала разбирать и пришла в отчаяние – пальцы не дотягиваются до клапанов, дыхалки не хватает. Сняла фагот, легла на кровать. Не подтянула к себе ноутбук, а пыталась проиграть «Польку» в голове.
В голове мелодия звучала, а на деле… По нескольку часов в день в квартире раздавались отрывистые, дикие звуки. Папа, заглядывая к ней, пытался понять, балуется она или нет. Видел, что перед Дашей ноты, сочувствующе качал головой и уходил… Наверняка эта какофония мешала ему работать.
Постепенно, очень медленно, обрывки стали превращаться в нечто благозвучное – две-три-четыре ноты сливались, и получалась фраза.
Позавчера буквально удалось соединить фразы в пусть прихрамывающую, корявую, но все-таки цельную мелодию. И сейчас Даша пыталась, под взглядом профессора, выправлять эту хромоту и корявость.
Закончила, отдернула ото рта эс, громко задышала.
– Молодец! – почти восторженно выкрикнул Андрей Викторович. – Молодец, – повторил уже другим тоном, обещающим жесткий разбор.
Несколько секунд тишины.
– М-да… – Профессор поднялся. – В целом, в целом – неплохо…
А потом Даша услышала такое знакомое «но» и за ним – десятки и десятки замечаний.
Профессор велел Даше играть «Польку» по фразе и после каждой повторял ее сам. Звук выходил из трубы легко и красиво.
– А у тебя что, Дарья?! – говорил укоризненно и даже как-то брезгливо. – Попробуй еще.
Даша пробовала, но получалось хуже, чем было – как обычно, эти экзекуции вызывали у нее только обиду, и хотелось сорвать фагот с ремешка, швырнуть в профессора и убежать. Ведь так тяжело далась ей эта «Полька», и всего две недели как начала разучивать… Но от того, чтобы действительно психануть, удерживало сознание, что потом, дома, завтра, в следующие дни безжалостность профессора будет ей помогать. Его обидные слова, мелочные придирки превратятся в советы…
– Ведь это же музыка, Дарья! Му-зы-ка, а не буксующий самосвал. Нужно представлять себя внутри мелодии и парить вместе с ней. Всем существом!.. И только тогда ты сможешь сыграть. Только тогда! Ты понимаешь?
– Понимаю, – выдавила из себя Даша и добавила про себя: «Парить… Как бы не задохнуться думаешь».
– Так, – Андрей Викторович смягчился, – хорошо. – И переключил внимание на следующего ученика (оказывается, уже несколько человек успели прийти, а Даша не заметила): – Максим, поднимайся.
Теперь за Дашу берется Саша.
Ему двадцать один год, он учится в консерватории, самый талантливый студент профессора. А может, не самый талантливый, но самый преданный и упорный. Больше других занимается, внимательнее других слушает… Даше он нравится, и когда Саша рядом, она чувствует волнение, приятное и странное такое волнение. Ей кажется, что Саша ее выделяет, объясняет ей технику подробнее, чем другим, занимается с ней с бо́льшим интересом. Наверняка это происходит не только из-за Дашиной одаренности.
Часто у нее появляется уверенность, что это волнение и есть та самая любовь, о которой говорят все вокруг, но поверить по-настоящему мешает чувство какой-то жалости к Саше. Вот воскресенье, а он снова здесь – тихий, внимательный, терпеливый. Будто у него нет ничего лучшего в жизни, чем эти занятия, фагот, неумелые ученики…
Занятия с Сашей происходят в маленьком классе рядом с залом. Мама тут же, наблюдает, пытается запомнить важное, чтобы потом, если что, подсказывать.
Минут через десять в класс заглядывает Максимова мама:
– Можно?
– Еще не закончили! – бросает в ответ мама Даши.
– Подождите, пожалуйста, две минуты, – как-то виновато добавляет Саша.
Дверь закрывается.
– Так, – Саша показывает длинным, но крепким пальцем на ноты, – давай пройдем еще раз вот этот кусочек. Не торопись, главное пока не виртуозность, а четкая техника. Темп постепенно будем увеличивать…
Конечно, не через две минуты, а намного позже Саша отпускает ее. Садятся с мамой в зале в задние ряды, наблюдают, как профессор распекает очередного ученика. Сейчас это полненький, вечно сонный Артем. Год назад, когда профессор набирал группу, игра Артема произвела на него впечатление. Андрей Викторович даже объявил: «Да, юноша, у вас несомненно есть данные. Есть!» Но за год Артем почти не продвинулся – играет так же вяло и механически и лишь иногда выдает действительно мастерские кусочки. Слушая его игру, Даше представляется, что она тяжело бредет по серой, безжизненной земле, но вдруг появляется полянка ярких цветов, и она делает легкий шаг – это Артем вдруг извлекает несколько прекрасных звуков, – а потом снова серость, мусор, тяжесть, тоска…
– Послушай, – останавливает его профессор, – послушай, Артемий. Подожди!
Артем прекращает вымучивать тему, опускает фагот. Виновато смотрит в пол, как двоечник.
– Скажи мне честно, – профессор еле сдерживает гнев, его голос глухой и придушенный, – скажи, ты хочешь стать музыкантом?
Молчание.
– Да или нет?
– Да, – тихо произносит Артем, – хочу.
– Это честно?.. И ты сам выбрал фагот?
– Да…
– А я в этом не уверен. Я просто не слышу, что ты хочешь научиться. Что ты любишь свой инструмент! Когда любят, не позволяют так издеваться… Ведь ты над ним издеваешься… издеваешься над музыкой!
