То ли на самом деле путь оказался короток, то ли блокнот помог, но Роман не успел истомиться в автобусе и даже удивился, что так скоро приехали.
В первый момент города не увидели. Лишь пятиэтажное здание рядом с автобусной остановкой, напоминающее то ли общежитие, то ли больницу. А вокруг только высокие сугробы.
Лишь затем стало ясно, что за сугробами скрываются домишки, заборы, навесы с поленницами.
Было непривычно тихо, хотя звуки, конечно, раздавались. Но главенствовала тишина, и она впускала в себя звуки, как гостей. Они не заполняли собой все, к чему привыкли Роман и Илья в Москве.
– Кла-ассно, – выдохнул Илья. – Сразу захотелось засесть, что-нибудь такое начать.
– Давай номер снимем в гостинице, и засядешь. В понедельник позвони в газету, скажи, что отпуск берешь на месяц. О твоей семье я позабочусь.
Посмеиваясь, грустновато пошучивая над своим писательским призванием, вспоминая Юрия Казакова, пошли по, видимо, одной из главных улиц в сторону вероятного центра. Расспрашивать жителей, где гостиница, где какие достопримечательности, не хотелось. Так шли, гуляя, оглядываясь по сторонам, стараясь впитать в себя новое.
По пути попалась избушка с вывеской «Кафе».
– Кофейку надо бы, – сказал Роман.
– Да, взбодриться…
Вошли, заказали кофе.
– А кофе нет, – удивилась такому заказу немолодая, но тугощекая, миловидная продавщица. – Чай есть, очень вкусный.
– Чай так чай. И… и можно, мы свои пирожки поедим?
– Да пожалуйста.
Стояли за высоким столиком, поглядывали в окошко на пустынную, покрытую спрессованным снегом улицу. Громко отхлебывали горячий, не из пакетиков, а из заварника, чай… Роману хотелось поговорить с женщиной, понимал, что поговорить нужно для работы – выудить сведения о городе, какую-нибудь, может быть, историю, но московская привычка не общаться с незнакомыми, мешала. Единственное, что пришло в голову, это задать дежурный вопрос:
– А снег-то давно у вас?
– Да уж с месяца полтора. В сентябре таял, а с октября – лежит, – охотно ответила продавщица.
– А в Москве слякоть и слякоть. И новогодние елки уже везде понаставили.
– Так вы из Москвы?
Роман как-то виновато кивнул, а Илья уставился в окно, обняв ладонями чашку с чаем. Так обнимают горячее намерзшиеся, наконец оказавшиеся в жилье или у костра таежники…
– Мы писатели, – объяснил Роман. – Решили вот съездить… Не были еще в Чухломе.
– У нас много чего интересного. И озеро какое, и монастырь, музей у нас есть, имени Писемского, тоже писателя. И обязательно чу́хломского, – продавщица сделала ударение на первом слоге, – карася попробуйте. Вку-усный!
– Чухломской карась… М-м, надо не забыть. Спасибо. – И Роман повернулся к Илье. – Что, пойдем?
Тот с детской завороженностью все смотрел в окно.
– Илю-ух, пора просыпаться.
– А?
– Пойдем дальше. Снимем гостиницу, достанем ручки и засядем.
– Нет, – не понял шутки Илья, – лучше погуляем.
– Ну жильем-то нам надо обзавестись. Вдруг сейчас толпа каких-нибудь художников подвалит, все места займет. Или уже.
– У нас зимой мало кто бывает, – серьезно сообщила продавщица. – Мы не Галич, где все время туристы.
Центр оказался буквально в ста метрах от кафешки. Рядок двухэтажных каменных домиков позапрошлого века с орнаментами из кирпичей (под кровлей кирпичи лежали уголками, над окнами – полукругом). Такие же домики были и в родном городе Романа, но там они перемежались с пятиэтажками брежневских времен, а здесь составляли единый ансамбль. Даже рекламных щитов не было, вывески же оказались скромны и тоже словно из далекого прошлого: «Цветы», «Продукты», «Ателье “Силуэт”», «Ткани», «Аптечный пункт». Немного даже удивляло отсутствие твердых знаков в конце слов и ятей.
Гостиницу нашли без посторонней помощи. Да и трудно было ее не заметить – выделялась размерами и своеобразием: первый этаж каменный, а второй – деревянный.
Оформление происходило долго. Женщина в окошечке тщательно, с удовольствием заполняла карты гостя, выбирала номер, что-то отмечала в своих бумагах. Даже поинтересовалась целью визита.
– Мы писатели, – сказал Роман. – Хотим изучить Чухлому.
– Чу́хлому, – быстро, но без раздражения поправила женщина, переставив ударение с третьего на первый слог.
– Да… И, может быть, что-то написать. Город-то, как мы уже успели заметить, симпатичный.
– Понятненько. Что ж, милости просим. – Женщина с приветливой улыбкой подала паспорта и ключ. – Чайник-то нужен?
– Что?
– Чаёк будете пить?
– Да-да, конечно! – закивал Илья.
Женщина всунула в окошечко железный электрочайник годов семидесятых.
– Только чаю у нас нет. – Роман глянул на Илью. – Нет?
– У меня имеется, – наклонилась куда-то вбок женщина. – По рублю за пакетик. Или вам заварки?
– Нет, лучше в пакетиках. Удобней. И сахару, если можно…
Комната была узкая, прямоугольная, без излишеств. Две койки, две тумбочки, стол. Выцветший натюрморт на стене.
– Ну ничего-о, – иронично покривил губы Роман. – Почти как в литинститутовской общаге.
Развеселила поделка-украшение на столе. Этакий букет, сделанный из пластиковых бутылок. Как-то причудливо они были порезаны, соединены, склеены – даже не сразу поймешь, что цветы, листья, стебли, сама ваза собраны из кусочков обычных бутылок из-под колы, газировки, пива.
Стукнув в дверь, вошла женщина с постельным бельем. Роман тут же спросил:
– А это кто у вас такой умелец?
Женщина глянула на букетик:
– Да дочка технички. А что, убрать?
– Нет-нет, наоборот. Прикольно.
Оставшись вдвоем, чуть-чуть выпили. Илья стал разбирать рюкзак. Там оказался кофр с фотоаппаратом, два спальных коврика, топорик, ножовка, бутылка водки, целлофановый пакетик с сухим спиртом.
– Зачем ты это набрал? – все удивлялся Роман.
– Вдруг что. Может, в лесу ночевать придется.
– Хорош пугать. Давай еще хлопнем по пятьдесят и рванем вдоль по улице. Двенадцатый час как-никак.
Решили застелить постели, чтобы вечером не возиться. Белье оказалось накрахмаленным, приятно хрустящим, но серым, цвета «серебристый металлик», как пошутил Илья.
– Это ж сколько ему лет? – снова удивился Роман. – Писемский, наверно, на нем еще спал.
Илья поддержал:
– Писемский не Писемский, а Александр Зиновьев – вполне мог.
