И сейчас у Романа Валерьевича в сумке лежало несколько экземпляров плюс парочка книг, на которые нужно было к понедельнику написать рецензии. Эти книги прислали на конкурс престижной литературной премии, в жюри которой он входил. Прочитать – не прочитать, но заглянуть под обложку стоило. И отписаться. За членство в жюри платили.
Всю дорогу вагон был битком, и поработать в пути не получилось… Куда они все? Рабочий день начинается в восемь, в девять, в десять утра, а сейчас… И целыми днями так, и повсюду, во всех переулках… В Москве ему было невыносимо, удушливо, тесно. Но деваться некуда – приходилось жить здесь.
Наталья Алексеевна стояла, где условились – у ресторана «Армения». Кому-то звонила по мобильному. Наверняка ему.
– Ната… Наталья Алексевна… – Роман Валерьевич сделал вид, что запыхался. – Простите, пожалуйста… Ужасные пробки.
– Да, я сама только что добралась. – Она спрятала мобильный в карман, улыбнулась: – Здравствуйте! День-то какой. Весна…
Наталья Алексеевна общалась в основном с иностранцами и, наверное, поэтому мало походила на русскую. Невысокая, полноватая, с короткими волосами, в очках, в брюках, каком-то сером полупальто… Так пожилые немки выглядят. Может, и вообще европейки, но, кроме Германии, Роман Валерьевич нигде не бывал…
– В доме, где встреча, – говорила Наталья Алексеевна, когда пошли по Тверскому бульвару в сторону Никитских ворот, – протек потолок. Я предложила отменить, хозяйка отказалась. Нас уже ждут.
Чтобы что-то ответить, Роман Валерьевич бодровато сказал:
– Тут, кажется, недалеко. – Не сбавляя шага, закурил, взглянул направо, где пыльно желтело здание Литературного института.
Он много где учился: в разных педах, в ПТУ, в училище культуры на кларнетиста, – но закончил лишь два заведения – поварскую школу КГБ СССР в Петрозаводске (не закончить ее было невозможно, так как учился он во время армейской службы) и вот это, Литературный институт в Москве.
На первом курсе еще решил бросить: пили в общаге каждый вечер до отруба, зимнюю сессию сдать удалось наполовину, и в деканате требовали ходить и умолять преподавателей досдать, выклянчить зачет или тройку. В итоге Роман Валерьевич (в институте приятели звали его Хрон, потому что любил выпивать) устал, запутался и стал собираться домой. «На хрен всё это!»
Спасибо добрым людям – преподавателям: убедили продолжить учебу, сказали, что он, Роман, нужен литературе. И в те же дни встретилась ему будущая жена – красивая женщина с квартирой… В общем, остался, доучился, получил диплом, прописку. Еще студентом его стали публиковать.
После выпуска прошло пять лет, Роман Валерьевич находился в свободном полете. Редакции, издательства, редактура, халтура, повести и рассказы в журналах – большинство проходных, но иногда заметные, – гонорары, премии, чтения, творческие вечера в полупустом Малом зале Центрального дома литераторов…
Приехал в Москву в двадцать пять, сейчас ему тридцать пять. Еще через десять лет будет сорок пять, потом – пятьдесят пять… Встречая на фуршетах своих старших товарищей, вроде бы благополучных писателей, Роман Валерьевич видел, что большой славы и уважения годами писания и публикации текстов не нажить, всё, в лучшем случае, будет продолжаться вот так. Для настоящей славы нужно какое-то чудо, а какое именно, он не знал. И спросить было не у кого: прославленные на фуршеты не ходили. Или ходили на какие-то другие, для прославленных.
День был веселым: солнце припекало, с крыш активно капало, и иногда на тротуар падали сосульки, разбивались на искристые, слепящие глаза кристаллики.
– Ну вот, почти пришли, – сказала Наталья Алексеевна возле серого здания ТАСС. – Большая Никитская, двадцать четыре. Я здесь еще не была… мы ведь в разных местах собираемся.
Роман Валерьевич уважительно мыкнул.
Нашли нужный дом, набрали по бумажке код, и замок запищал, давая понять, что дверь открыта. По пологой лестнице поднялись на последний, четвертый этаж. Позвонили в квартиру восемь.
– Хэл-ло-о! – встретила симпатичная, внешне совсем молоденькая, прямо лет семнадцати, девушка. – Пожалуйста, прошу.
Но при свете в прихожей Роман Валерьевич увидел на ее лице множество мелких морщинок – будто лист бумаги долго-долго мяли и терли, а потом тщательно разгладили. Да и кожа была тонкая, поношенная. Как у всех иностранок, которых он видел…
– Нужно разуться, – улыбаясь, сказала она.
Нет, все-таки симпатичная. И фигура есть, и одета со вкусом, хоть и без наворотов. Бордовая кофточка с широким, открывающим наливные плечи воротом, внизу из-под этой кофточки торчит другая, пестрая, какая-то хипповская. Голубые джинсы с низкой талией, черные женские носочки. Волосы густые, вьющиеся, рыжеватые. Глаза блестящие. Приятно на такую смотреть.
– Познакомьтесь, – сказала Наталья Алексеевна, – Роман Валерьевич…
– О-о! – лицо морщинистой девушки вытянулось в восторге и удивлении, улыбка стала еще шире, обнажились крупные белые зубы. – Оччень приятно! – Подала ему руку.
Потом Наталья Алексеевна представила девушку; Роман Валерьевич не расслышал имени (он вообще плохо запоминал имена), но понял, что она хозяйка квартиры и она из Бельгии… Про Бельгию ему много рассказывал его приятель, тоже писатель, Илья Кочергин. В прошлом году он месяц проторчал там по гранту на какой-то вилле.
Илье выдали компьютер, предоставили питание, покой, а он скучал по жене и по России, часами с тоской наблюдал, как бегают по лужайке за окном белые кролики. Теперь же, сидя в своей двухкомнатке на юго-восточной окраине Москвы, писал об этом повесть…
– Да, Бельгия, – вздохнул Роман Валерьевич, – знаю, знаю.
– Вы посещали Бельгию?
– Нет, к сожалению. Но много слышал.
– О, там очень хорошо. – Говорила хозяйка по-русски слишком правильно и выразительно и этим выдавала в себе иностранку. – Очень красиво.
Квартира была не похожа на квартиру: никакого хлама, громоздких шкафов, сервантов с сервизами, ковров. Почти пусто. Скорее напоминало место для неформальных встреч – некоторые крупные издательства имеют такие помещения в жилых домах. Иногородние авторы там останавливаются, душевное и одновременно деловое общение происходит… Но здесь явно жили: в соседней с гостиной комнате Роман Валерьевич заметил двуспальную кровать, мужской галстук на спинке стула.
Больше всего впечатлил потолок. Как в Питере: метров пять, но не закопченный, а белоснежный, с лепниной по краям. Правда, портило его в гостиной желтое пятно, с которого в пластиковый таз время от времени падали капли.
– Такое несчастье, – углы губ хозяйки загнулись книзу. – Крыша. Сказали: слишком быстро… снег быстро… – Она запуталась, подбирая слово, просительно взглянула на Наталью Алексеевну.
– Слишком резко стал таять снег? – сформулировала она.
– О да, так! Проходите.
В углу огромной, объединенной из двух комнат – на стенах были заметны следы перегородки – гостиной вокруг журнального столика сидели несколько женщин. Стопроцентные иностранки. С избыточным весом, в мешковатой одежде, с короткими волосами. Возраст определить было невозможно, но явно не девушки.
