Спрятав шарф в сумку, старичок покопался в кармане пальто и достал часы – этакую увесистую серебряную шайбу, – щелкнул, и крышечка отскочила. Заиграла простенькая мелодия, странно знакомая Ташевскому… Старичок посмотрел на часы и осторожно опустил крышечку. Мелодия оборвалась. Он сунул часы обратно, взглянул на Юрия Сергеевича. Взгляд подозрительный, почти враждебный.
«Специально доставал, чтоб покрасоваться? – спросил себя Ташевский. – Ведь вот же часы висят». Действительно, прямо перед ними – табло с электронными часами. Даже близорукий легко увидит… «Или просто привычка: ожидая поезд, лезть в карман за часами?»
В глубине туннеля вспыхнул свет, пропал, а через секунду появился снова, стал разрастаться, и вместе с ним послышался грохот спешащего к станции поезда.
«Скорей бы», – Юрию Сергеевичу становилось все тревожней, он чувствовал, что с трудом владеет собой; в голове словно бы кипело, ему почти виделось, как лихорадочно делятся и сгорают клетки его мозга… Казалось, что окружающие присматриваются к нему, ловят каждое движение. Мраморные плиты, покрывающие стены, готовы вот-вот обвалиться все разом, колонны – рассыпаться, неподъемными глыбами завалить его, сжать, раздавить… Давным-давно, в детстве, во время какой-то тяжелой болезни было у него похожее состояние, и сейчас Юрий Сергеевич вспомнил себя маленького, одного в темной комнате, окруженного кошмарами, болтающегося между сном и явью. Но тогда, даже в бреду, он помнил, что болеет и что стоит ему вскрикнуть – прибегут родители, возьмут на руки, защитят, успокоят. А сейчас… Кажется – вскрикнешь, вот тогда все и набросятся, колонны разлетятся, потолок рухнет…
Утренний час пик миновал, поезда в это время полупустые. Это хорошо, что не давка. Или наоборот… Ташевский устроился на сиденье, поставил на колени портфель, постукивал пальцами по прохладному металлу застежки… Куда деть глаза? Куда смотреть?
Бросил взгляд вдоль вагона. Люди торопятся занять свободные места, некоторые стоят. В основном заняты чтением или готовятся читать. Конечно же, конечно – газета! Как он мог забыть?! Впервые за столько лет… Журналисты знают свое дело, поскучать не дадут… Скорей газету.
Юрий Сергеевич достал ее из кармана куртки, развернул, стал шарить глазами по странице в поисках многообещающего заголовка.
– Осторожно, – объявляет спокойный и деловой женский голос из динамиков, – двери закрываются.
«Удар! Еще удар!», «Президент мочит розги», «Чеченская рулетка»… Поезд тронулся. «Все в ЦКБ».
«Уже давно нам не угрожали так тупо и нагло. Вчера в кабинет главного редактора…» – стал читать Ташевский, но как-то безотчетно, точно не слов касался его взгляд, а безразличной пустоты; все же его внимание было обращено на происходящее вокруг: вокруг он угадывал сгущающийся частокол тел, и эти тела медленно, осторожно, скрытно и решительно приближались, подкрадывались к нему. И он ясно представлял их хищные лица, напрягшиеся багровые кулаки…
Сколько было возможности, Юрий Сергеевич держался глазами за газетный лист; в нем кипела борьба его привычного, уравновешенного, здравого и нового, пугливо-злобного, всклокоченного; первый уговаривал успокоиться, пытался внушать: все хорошо, все вокруг как всегда, а другой трясся и, торопясь, захлебываясь, шептал: вот они, они со всех сторон, сейчас ринутся и задавят, опереди их, слышишь, о-пе-ре-ди!
И он резко опустил газету – та жалобно зашуршала, измялась, – огляделся. Люди, казалось, предугадав его движение, заранее замерли, сделали вид, что заняты, увлечены своими делишками, ожиданием, когда поезд довезет их до нужной станции, погружены в чтение… Напротив Ташевского на сиденье – шесть человек. Мужчина лет тридцати пяти, с мягким редким пушком на почти облысевшем надлобии; рядом паренек в короткой кожаной куртке, играющий в «Аполло»; девушка с длинным острым носом, уставленным в читаемый ею журнал, и с двумя проводка́ми наушников, касающихся розоватых скул; следующий пассажир – отёчная женщина с болезненным, исстрадавшимся лицом, но в кокетливых белоснежных сапожках, так не идущих к ее грузной фигуре; еще один мужчина, работяга на вид, решительный и простой; шестой сидела молодая женщина в дорогой шубе, но некрасивая, с шершавой, покрытой заметными волосками кожей на лице и тусклыми, ничего не выражающими глазами. «Никакие они не опасные, ничего им от меня не надо», – твердо сказал себе Ташевский и почти успокоился, стал разглаживать газету.
И тут на него пахнуло теми духами. Юрий Сергеевич повернул голову и окаменел от необъяснимого, моментом парализовавшего его ужаса.
Он!.. Ну и что? Обыкновенный – да! – обыкновенный старичок с седоватой бородой, немощный, ссохшийся. Какой-нибудь книжный червь, как и сам он, Ташевский, Юрий Сергеевич… Чего в нем такого ужасного? Нелепый запах женских духов? Допотопные часы с музыкой? Борода, очки? Что?
Старичок медленно листал потрепанный, затасканный блокнот, кажется, что-то искал, какую-то запись, шевелил губами, и от этого вся его здоровенная борода тоже шевелилась, каждый волос послушно двигался вслед за губами. С минуту Ташевский, замерев, следил за этой плавно шевелящейся бородой… «Почему он снова рядом? – наконец оформилась мысль. – Там тоже, на скамейке… и сейчас…» – «Да что же странного! – удивился здравый комочек в Ташевском. – Там рядом стояли, вместе вошли, увидели пустые места и сели. Вот и все». От такого объяснения он вроде бы пришел в себя, хотел было отвернуться от старичка, но глаза, наоборот, все трогали, изучали соседа, изучали со страхом и интересом. Две заклепочки на коричневой дужке очков, выпуклые стекла, морщинки на дряблом ухе, большие поры на припухшем носу… Ниже, по волосам ухоженной бороды, по ворсистому драпу пальто, ниже, туда… Туда? Да, карман оттопырен, карман чернеет соблазнительной и доступной ямкой. И рука Ташевского в считаных сантиметрах от него, от кармана, в котором… «Господи, да что же это я! – вскричал в душе Юрий Сергеевич. – О-ох… Так нельзя!» Но другой голос, сильнее этих восклицаний, внятно рассказывал дальше: «А там, внутри, там часы, увесистая серебряная шайба, так приятно покачать на ладони. Откроешь крышечку – мелодия. Знакомая, но забытая тобой мелодия. Послушай, может, вспомнишь. Ну-ка, давай смелее. Дава-ай!»
Точно кадры из нескольких фильмов, разом побежали картинки, всё о том, как ловко одни люди достают содержимое карманов у других людей. Кошельки, деньги, платки, бумажники… И картинки сделали свое дело, отвлекли Ташевского от наблюдения за собой, от удержания своего очередного, опасного желания, и он опомнился, когда уже пальцы умело и уверенно, под покачивание вагона, коснулись ткани чужой одежды.
– А! – выдохнул Юрий Сергеевич, схватил левую руку правой; газета измялась окончательно и упала на пол большим комком.
Старичок оторвался от своего блокнота, огромными под стеклами очков, бесцветными глазами непонимающе посмотрел на Ташевского.
– Извините, – быстро сказал тот, поднял газету, стал ее расправлять. – Мда-а…
Поезд сбавляет скорость. Носатая девушка убрала журнал в рюкзачок, поднимается и идет к дверям, по пути надевая рюкзачок на плечи. Ташевский наблюдает за ней и неожиданно возбуждается. Как в юности. Напряжение в паху, лицо горит, хочется вскочить… У девушки стройная фигура, открытые для взглядов ноги в шерстяных колготках, юбка короткая, но не обтягивающая, а широкая, – так и тянет сунуть под нее руку… Юрий Сергеевич словно бы со стороны видит свое лицо, свои жадные глаза, приоткрытый рот. Тщетно он ищет в девушке отталкивающие черты; даже ее длинный нос, который теперь, в профиль, кажется еще больше, с крупной ноздрей, возбуждает… «А если пойти за ней… может… Нет, просто пойти, еще несколько минут понаблюдать за ней. А? Издалека. Да, да… О господи!» Он дернулся, с трудом перевел взгляд на измятую, запачканную газету.
