Воскресенье Чеснов провел дома. Шуршал газетами, листал книги, путешествовал по телевизионным каналам. Приходил в себя. Иногда неожиданно и ярко возникали перед глазами то обнаженная Лариса, то миниатюрная девушка из сауны, пальцы чувствовали тепло их тел, гладкость кожи, и Чеснову становилось не по себе. Даже пугался – казалось, и жена может увидеть и почувствовать то же, что и он. Но это быстро проходило, и к нему возвращался внутренний покой. Хотя… Внешние раздражители донимали: дети опять, как каждые выходные, то и дело начинали спорить, кому и сколько сидеть в Интернете (Чеснову пришлось прикрикнуть, чтоб прекратили), и часы на стене, мягко пощелкивая, напоминали, что время идет напрасно, сгорает впустую.
У Чеснова в большой комнате (две другие были отданы детям) было сооружено некое подобие кабинета – стоял письменный стол, отгороженный от остальной комнаты книжным шкафом. Но какое занятие там, где рядом телевизор, где за спиной ходит жена, а в соседних комнатах шумят дети…
Для его работы нужна целая лаборатория – длинные столы, на которых разложены документы, есть два-три компьютера, несколько энциклопедий и словарей. И – тишина. И – космос времени впереди. Работать и не знать, ночь сейчас или день, не отвлекаться на пустяки, вроде спора сына и дочери из-за Интернета… Нужно вживаться в то время, о котором по крупицам, по клочочкам собираешь штришки, выстраиваешь их, соединяешь, словно камешки огромной мозаики. А тут…
Минутная стрелка медленно, неостановимо совершала круги, часовая переползала от одной цифры к другой, оставляя в прошлом и этот день. Снова был ужин, потом всей семьей смотрели пошловатый, но уморительный, местами очень точный сериал «Счастливы вместе» про семейку моральных уродцев. Потом жена с дочерью следили за развитием событий в «Доме-2», сын слушал у себя музыку, а Чеснов посидел за компьютером. Нашел в Интернете информацию о прошедшей конференции. Отзывы были нормальные – никаких скандалов, но и никаких восторгов. Так, «состоялась», «приняли участие», «в ходе работы»…
В десять вечера разогнал детей спать: «Завтра в школу». Принял душ и тоже лег на разложенный и застеленный женой диван. Она еще чем-то позанималась на кухне и тоже легла. Сделала попытку поласкаться, но Чеснов не отвечал, и она быстро оставила. Только спросила сочувствующе: «Устал?» – «Да, что-то тяжеловато. Давай завтра…» Отвернулся к стене и стал пытаться заснуть.
Было не по-живому тихо и в квартире, и во дворе. Только часы пощелкивали. Казалось, вся Москва успокоилась, готовясь, копя силы для новой рабочей недели. Долгой и бурной. И лишь Чеснов не может уснуть, лежит на правом боку с закрытыми глазами, внешне выглядит как спящий, а на самом деле готов в любую секунду вскочить. Только зачем?…
Но не выдержал. Сначала открыл глаза, потом медленно перелег на другой бок. Обнял жену, та как-то жалобно застонала. Спит… Завтра к девяти разбегутся. Он и жена на работу, сын и дочь – в школу. У сына выпускной класс, вот-вот экзамены… Что там у них? ЕГЭ ввели или нет? Надо поговорить, выяснить. Жена оберегает его от таких проблем, но… И думать надо, куда поступать. М-да, действительно запустил он семейные дела…
Эти мысли раздражили, расстроили. Чеснов осторожно перебрался через жену, ушел на кухню. Закурил. Посмотрел в окно. В стекле отразился он сам, по-выходному небритый, непричесанный; припухшие после трех дней выпивок глаза угрюмы… Стало совсем тяжело. Чеснов погасил свет. Снова посмотрел на улицу.
Поздний вечер, а почти все окна в соседних домах горели. Обычно в воскресенье люди в их районе успокаивались довольно рано – случалось, Чеснову нравилось так же стоять и смотреть на темные громады семнадцатиэтажек напротив, ощущать себя тем, кто, один из немногих, способен сейчас размышлять, не поддаваться тупому отрубу. А сегодня… Праздник, что ли, какой-то?
Тщательно загасил в пепельнице окурок, вернулся в комнату. Постоял, слушая равномерное посапывание жены. Спать не хотелось.
Сел в кресло, взял дистанционку и включил телевизор. Тут же убавил звук почти до полной неслышности. И стал автоматически переключать каналы – что-то определенное смотреть желания не было. Только, может быть, динамичный ужастик; фильмы про зомби Чеснов любил еще с тех пор, когда существовали видеосалоны. Посмотришь каких-нибудь «Живых мертвецов» в семнадцать лет в тесном подвале поздним вечером и потом от прохожих шарахаешься – кажется, каждый из них зомби, который сейчас схватит, укусит, заразит…
На одном из каналов мелькнуло что-то особенно яркое, по-настоящему живое. Не клип, не реклама… Чеснов вернулся на этот канал.
Хоккейная площадка, разбросанные шлемы, краги, клюшки. И куча-мала из парней в красной форме. «Что-о? – подавшись к экрану, Чеснов немного прибавил звук. – Да неужели?!»
Зазвучал глухой из-за царившего вокруг гама, захлебывающийся голос комментатора: «Да, друзья, это не фантастика – после пятнадцатилетнего перерыва, и не где-нибудь, а на родине родоначальников хоккея российская сборная вернула себе титул чемпионов мира! Вспомним, сколько критики еще до начала турнира прозвучало в адрес тренера сборной Вячеслава Быкова: мало кто был согласен с подбором игроков, с выбранной тактической схемой… Но вся эта критика оказалась несостоятельной: наша сборная, сборная России, стала чемпионом мира по хоккею!»
«Ну вот, – выдохнул Чеснов и отвалился на спинку кресла. – Смогли же. Ура!» И пожалел, что не посмотрел матч, не увидел, как была добыта победа.
Ожила улица – захлопали петарды, засигналили машины. Чеснов поднялся, открыл бар в серванте, налил в рюмку коньяку, стараясь не шуршать, отломил кусочек шоколада. Вернулся в кресло. По телевизору как раз повторяли решающий гол. Илья Ковальчук прошел по левому борту, принял шайбу и бросил с довольно острого угла. Секунду не верил, что забил, что это – триумф, а потом, поняв, кинулся на ограждающее стекло. К нему, скидывая краги, шлемы, летели товарищи…
«Неплохо, непло-охо. – И Чеснов выпил коньяк. – Поздравляю».
Потом налил и выпил еще рюмочку под гимн России. Растрогался, даже глаза повлажнели. И, боясь, что так может не уснуть до утра, выключил телевизор, лег. Шепотом, словно уговаривая себя, успокаивая, повторял: «Нормально, все нормально…»
Постепенно мысли о хоккее сменились другими – мелькнуло улыбающееся лицо Зюзькова, богатый стол в «Барском дворе», кабинет на работе… Очень захотелось оказаться в кабинете. Сесть за стол, включить лампу, взяться за большое, сложное дело. Развязывать тесемки кожаных папок, осторожно листать желтоватые, ломкие листы, расшифровывать подписи, разбирать выцветшую машинопись или торопливые автографы. Делать открытия, наполнять историю – историю родной страны – новыми фактами, окрашивать прошлое новыми полутонами… И так хорошо стало Чеснову, свободно, как когда-то в юности – точно бы он приподнялся над суетным, беспамятным сегодня и увидел мир во всей его сложности и полноте. Не понял всю эту сложность и полноту, а только увидел. Но и это уже немало, совсем немало.
«Да, надо, надо взяться, – поддержало не в голове, а в груди где-то, у сердца. – Надо. Ведь нормально же все… все нормально…» И Чеснов медленно, осторожно поплыл. Наверное, в глубину сна.
