Стол был завален пакетами, столетник сдвинут на край; жена с увлечением, какое у нее редко случалось дома, готовила ужин. Сергеев нанизывал мясо, кольца лука и помидоров на шампуры и то и дело ходил проверять огонь. Разбивал кочергой обгоревшие поленья, подкладывал новые.
Потом принес шашлык. Разложил над красиво тлеющими, похожими на драгоценные камни углями. В который раз почувствовал детское желание их потрогать… С мяса закапало, тут же вкусно запахло, и очень захотелось есть. Сергеев пошел в дом чего-нибудь пожевать.
– Что ж они не едут-то? – спросил жену. – Ты звонила?
– Да звонила. Андрюха уже на вокзале, Наташка здесь почти – стоят в пробке у Текстильщиков… Авария, что ли, опять…
Сергеев взял с тарелки соленый огурец.
– А с кем она?
– Ну с кем? С Володькой.
– Понятно… А остальные?
– Что остальные? Если хочешь, сам звони. У меня центы на телефоне остались какие-то.
Сын смотрел телевизор, из которого без выражения, почти по складам говорили:
– Живи еще хоть четверть века – всё будет так. Исхода нет…
Дарья кряхтела на кухонном диванчике, задирала ноги. Жена разделывала селедку.
– С молокой, – сообщила, – как ты любишь.
– Отлично… Скоро шашлык будет готов. – Сергеев бросил в рот обрезок колбасы. – Может, туда пойдем? Посидим.
– Давай. У меня почти всё.
– Мегафон, – продолжал голос в телевизоре уже живее. – Мы делаем всё, чтобы ни одно слово не потерялось.
– Саша, – сказал Сергеев, – я ведь тебе запретил рекламу смотреть. Переключи.
Сын щелкнул кнопкой на пульте. Раздался хохот многих людей.
– Да бесполезно, – поморщилась жена, – сейчас везде одна гадость…
Воспользовавшись ее согласием идти на улицу, Сергеев быстро открыл вино, взял бокальчик и рюмку. Сунул в карман куртки бутылку «Путинки». Вышел.
Угли почти не светились, да жар уже и не был нужен – мясо прожарилось. Сергеев покрутил шампуры, выкурил полсигареты, подождал жену. Потом вернулся в дом.
Она закончила свою готовку, мыла доску, ножи.
– Ну что, – теряя терпение, сказал Сергеев, – идем или как?
– А дети? Саш, пойдем к костру.
– А шашлык готов?
– Через десять минут, – соврал Сергеев; ему хотелось посидеть с женой наедине.
– Я потом тогда…
– Ну, Саш, пошли, – настаивала жена. – Сейчас Дашу закутаем, пусть тоже воздухом подышит…
– Ладно, давай вдвоем, – перебил Сергеев и обратился к сыну: – Если Дашка заплачет, зови сразу. Слышишь?
– Уху…
– Уху… Нормально давай разговаривай. Как отвечать надо?
– Да.
– Молодец.
– Да, картошку же надо! – вспомнила жена на улице. – Так хочу печеной!
Принесла; Сергеев поднял шампуры. Закопали картошку в угли.
В конце концов сели за столик. Жена глубоко вдыхала дым и аромат шашлыка.
– Сто лет мечтала… В больнице, после родов, такой аппетит напал! Про шашлык только и думала – чтобы огромные куски жирного мяса, с корочкой.
– Эти как раз с корочкой. – Сергеев налил ей вина, себе водки. – Ну, за то, что выбрались наконец!
Солнце уже скрылось, небо было сочно-синее, воздух посвежел, повлажнел. Знобило.
– Хорошо, – говорила жена, – ни комаров, ни мух. Люблю такие дни. И грустно так, и тут же счастье чувствуешь. Что вот оно, сейчас… Даже плакать хочется. – Она посмотрела на Сергеева. – А ты чего такой?
– Какой?
– Грустный… суровый.
Он дернул плечами:
– Тоже, наверно, от этого… И грустно, и хорошо.
– Тебе правда хорошо?
– Ну да… Да. Устал только. – Он поднялся, стал переворачивать шашлык, хотя можно было уже этого и не делать… На втором с краю шампуре кусок мяса держался неплотно и постоянно оставался одним боком к углям; с помощью кусков на соседних шампурах Сергеев пытался помешать его вращению, придавливал. Но не получалось.
– На работе устал? – спросила жена.
– И на работе, и вообще… Мясо тоже вот – капризничает. – Он бросил возню с куском и сел. Плеснул себе водки; у жены вино еще осталось.
Выпили.
– Ну давай подумаем, – сказала жена, сказала, как показалось Сергееву, с натугой. – Может, другое место найти? Я вижу, что тебе неприятно там… Там ведь такие нервы нужны…
Он перебил:
– Посмотрим. – И усмехнулся: действительно, любую проблему можно замять этим «посмотрим», и всю жизнь заминать и откладывать: «Посмотрим, посмотрим»…
А с другой стороны, что скажешь кроме этого? Ведь работа, по сути-то, – не бей лежачего. Гуляй по залу, когда увидишь, что клиент ждет помощи, подойди, поговори, дай совет. И место удачное – буквально сто шагов от метро «1905 года», в получасе езды от дома. И престижно. Спрашивают: «Где работаешь?» – «В «Бенеттоне». – «Это бутик, который на Пресне?» – «Да». И люди уважительно кивают… И что, взять и уволиться? А что взамен?
Сергеев еще раз налил и выпил; жена не протестовала. Они сидели в сумраке, в мангале что-то тихо шипело – наверное, из картошки выпаривалась влага. Жалко, что там картошка – вообще-то стоило бы убрать шашлыки и развести костер по новой. Смотреть на огонь, думать о приятном и неясном. Но от выпитых сотни граммов Сергееву стало как-то пугающе легко – пугало, что возьмет и скажет жене обидное или хотя бы серьезное что-нибудь. То, что потребует разговора… И сейчас он уже жалел, что оказался с ней один на один, злило, что не может подобрать легких, бодрых, живых слов, интересное рассказать, байку какую-нибудь, анекдот, вообще, как-то так повести себя, чтобы поднять и себе и ей настроение… Тянуло еще раз плеснуть в рюмку… Нет, не стоит – сейчас ребята приедут, а он уже веселенький. Лучше пьянеть со всеми вместе.
Жена вдруг одним движением придвинулась к нему, обняла, прижалась щекой к его плечу и, словно баюкая, тихонько запела:
– Изгиб гитары желтой ты обнимаешь нежно… Н-н… А?.. – И отпрянула. – Ой!
– Что опять?
– Никита, я слова забыла! Ники-ит?! – Забормотала, повторяя первые строчки: – Ты обнимаешь нежно-о… А как дальше?
– Хм, да я не знаю, дорогая. И не знал никогда.
– Ну как! Мы же постоянно пели… Вот это да!.. Позо-ор!
Жена согнулась на скамейке, стиснула голову руками.
– Позор какой! Позор!..
В отличие от него, выбиравшегося за пределы Москвы считаные разы, она с детства любила походы, была членом туристских клубов, на антресолях лежал огромный рюкзак со спальным ковриком, сапогами, котелком… Она и понравилась Сергееву за эту присущую туристам жизнерадостность, открытость. Они познакомились во время вступительных экзаменов в одно театральное училище, куда оба в каком-то отчаянии пытались поступить; у обоих это была не первая попытка, обоим было далеко за двадцать (ему – двадцать шесть, а ей – двадцать пять), и оба, провалившись, уже не особенно удивились и расстроились… Нашли друг друга, сидя в каморке-подвале у своих давних приятелей – декораторов училищной студии, и быстро, словно бы тоже в отчаянии, решили жить вместе… Там же, в каморке, встретились с иконописцем Андреем, тоже приятелем декораторов, и с тех пор часто приезжали к нему на Клязьму. Шесть лет уже…
