– Для творческих? – Я готов расхохотаться. – Ты хоть одну почеркушку сделал за последние пару лет? Наверное, и карандаша дома нет.
– Как это – нет? Все на мази! – Борис оживает, начинает ерзать на скамейке. – В любой момент готов ворваться в бессмертие!
– Одно дело готов, а другое…
– Я жду вдохновенья! М-м, трудно, конечно, в таких условиях, но не безнадежно.
– «Явление Христа народу» готовишься красить? – подкалывает Дэн.
– Это детство, говорил уже, – морщится Борис. – Я отказался от этого замысла. Нет, сегодня нужно нечто такое… – Он с полминуты молчит. – Никто не знает, что сегодня нужно, чтобы бессмертное получилось. Все искусство в тупике. И живопись, и литература, театр, музыка. Ракушки, так сказать, есть, а жемчужин внутри нет… Родиться б мне лет на двадцать раньше, я б в легкую бессмертным стал. Тогда хорошо было – тоталитарная идеология, андеграунд, диссиденты. За бессмертие можно и пяток лет отсидеть, а уж если бы выслали – полный ништяк… Мда-а, а сейчас… сейчас полные непонятки, бесцветный период.
– К народу надо возвращаться, – появляется у меня идея. – Красить снова что-нибудь, вроде как у Максимова, у Перова…
– Во-во, это по твоей части, Хрон. Быдляцкие сюжеты классическими мазками. «Быдл Быдлов идет на завод», «Быдл Быдлов пьет в чебуречной», «Быдл Быдлов лежит под забором». Приступай! – Борис хохочет, но быстро успокаивается и снова переходит на серьезный тон: – Нет, сейчас нужен хитрый синтез реального и виртуального, новые технологии, соединение живописи, музыки, литературы и всего прочего.
– Ну, это известно двести лет уже, если не тысячу, – отмахивается Дэн.
– Известно-то известно, но никому реализовать гениально не удавалось… Давайте косячок раскурим?
– Можно, – неожиданно легко соглашается Дэн.
Давно так не мучился, как в эти четыре часа ожидания электрички. С тех пор, наверное, как служил в армии. Там приходилось в любую погоду бродить, тоже как раз по четыре часа, в качестве часового меж двух рядов колючки, охраняя ангары с крупой.
И давным-давно я не видел рассвета. А теперь вот торчу на холодной, пустынной платформе, смотрю на небо, туда, где среди черноты сначала густо посинело, потом, прямо на глазах, стало зеленеть. И такая багровая кайма… И кажется при этом, что тьма повсюду, кроме востока, только усиливается, что ночь, которую рассвет гонит с одного края неба, всей своей тяжестью наваливается на другой…
Но с каждой минутой утро ближе, ближе, все чище, прозрачней небо. Солнца еще не видно, лучи прожигают тьму высоко над землей. Лучи, они как раскаленные иглы, как ручейки вулканической лавы среди остывшего пепла. И платформа – темно-серая, заиндевевшая, безлюдная, лишь двое недвижимых бродяг скрючились на скамейке…
Романтично. И кольнуло желание схватиться за кисточку, начать судорожно копаться в ящике с красками, искать подходящие цвета… Или рассвет так подействовал, или слова Бориса… Аж пот прошиб от желания. Но вспомнилось, сколько уже рассветов понакрашено, запечатлено художниками всех времен и народов. Нужен ли еще один?.. Получится ли передать во всей силе?.. Когда-то я не задавался такими вопросами, когда-то просто бабахало молотком по черепу – и все. И понеслось. И не важно было – хорошо получается или дрянь, было подобное до меня или я – первый. Потом уже, закончив, начинал думать, оценивать, сравнивать. А теперь и приступать не решаюсь, да и бабахает как-то не так. Робко так задевает, словно бы заранее извиняясь и оговариваясь: «Можешь начать, а можешь и отвернуться. Ни для тебя, ни для мира это большой роли не сыграет».
И я отвернулся, бросил окурок «Союз-Аполлона» на шпалы, сел рядом с похрапывающим Борисом.
Около пяти пробрела в будку кассы женщина. Немолодая, не выспавшаяся, недовольная.
– Надо бы билеты купить, – хриплым голосом пробурчал Дэн.
– Да ну, в такую рань контроля не бывает…
– А вдруг… больше напрягов я не вынесу.
Дэн с трудом поднялся, крупно подрожал и направился к кассе. Я достал свои деньги, пересчитал, пошел за ним. Слышу, и Борис тоже.
Каждый купил билет для себя. Девятнадцать рублей – не слабо. У меня осталось около полтинника. Хотел отдать их Дэну – пускай подавится, – но передумал: совсем без денег оставаться нельзя, а у жены не допросишься и десятки: за квартиру платить, на еду, то-се…
Появились несколько человек. Наверное, едут в Москву, на работу. Больше-то куда еще в такое время?.. Мне же предстоит целый день отдыха в кругу семьи, вместе с сыном, который выматывает похлеще разгрузки вагона с картошкой… Да, помню, ходил вместе с Борисом, еще ребятами разгружать картофан на базу. Платили нормально, в придачу и овощей с собой набрать разрешали.
Было времечко. И сколько тогда успевали всего – и бухать чуть не каждый день, и на занятия в институт ходить, и задания выполнять, и для души красить, и на жизнь подзарабатывать… А поступал как я в Суриковку… Первый раз сразу после школы, но тогда провалился на первом же экзамене. Поехал в Питер к однокласснику, вместе с ним поучился месяца три в ПТУ на штукатура, потом служил в армии; после нее – снова в Суриковку. Опять провалился, уже, правда, не хватило баллов. Год проторчал на родине, в маленьком сибирском городке Минусинске; собирался поступать в Красноярский художественный, он ближе и конкурс меньше, но все-таки снова рванул в Москву. В третий раз получилось. Пролетели пять лет. Закончил. Женился. И началась человеческая, нормальная жизнь. Что-то во мне погасло, что питало долго и бесперебойно, с самого детства до двадцати шести лет. Может быть, слишком упорно занимался живописью, изо дня в день жил ею, и выгорел… Да нет, глядя на других, вижу, что и у них не все гладко. С кем вот учился в Суриковке, кого теперь встречаю, никто живописью не живет, а многие и вообще забросили; знакомые жены из Щукинского тоже в большинстве своем не в театрах, а кто где. Одни мучаются, занимаясь совсем не тем ради хлеба, другие отмахиваются, дескать: детство все это было, глупости просто-напросто.
После стольких часов на улице кажется, что в электричке теплей и уютней всего на свете. И деревянное сиденье удобней любого кресла.
Но здесь-то и начал пробивать жуткий озноб.
– Заболел однозначно, – стуча зубами, кутаясь в куртку, говорит Борис. – Спасибо, Синь, за прекрасный вояж!
– Ты вот этого клоуна благодари, – Дэн тычет в меня пальцем.
– Убери руки, пед! – Я готов дать ему в рожу.
Борис нашел журнальчик «Вот так!», листает его, что-то читает. Потом спрашивает:
– Есть ручка? Тут кроссворды, если отгадаешь ключевое слово, можно сотку заработать.
Ни у меня, ни у Дэна ручки нет… Раньше я всюду таскал с собой блокнот и карандаш, при любой возможности набрасывал зарисовки. Таких блокнотов использованных у меня было штук тридцать; часть пришлось выкинуть во время переезда с квартиры на квартиру, да и казалось, что шняга там одна. Иногда становится жалко, но ясно: таскать по жизни все, что накапливается, – невозможно.
