Втроем вышли на улицу и встретили местного мусульманина в шапочке – депутата местного совета.
– Как вы считаете, – обратился я к нему, оперативно включая диктофон, – правильно ли, что на церковной территории строится то ли магазин, то ли кафе?
Мусульманин, пожилой низенький человек по имени Михаэль, говорил долго, но на очень плохом русском. Мне показалось даже, что он умышленно это делает, чтобы я не понял смысл его ответа. Уже в Москве слушал этот монолог раз десять, но сумел расшифровать лишь несколько фраз: «Нет, это неправильно… На священном месте ничего постороннего быть не должно… Есть такое слово – «харам»… Мы должны уважать друг друга…» В принципе, в обработанном и дополненном виде этого оказалось достаточно для того, чтоб представить мнение представителя исламской конфессии…
Потом вместе с главой села (Виктор Федорович остался возле своей машины) вошли в магазин. Богатый и совсем не сельский по широте ассортимента… Я даже потерялся от обилия пестрых вещиц.
– Асият Далгатовна у себя? – спросил Павел Денисович одну из продавщиц в синем передничке.
– У себя, у себя! – Она заулыбалась.
– Мы пройдем…
«Далгатовна, – повторил я про себя, чтоб запомнить, – Асият Далгатовна».
Прошли к ее кабинету. Глава постучал в дверь, за ней раздалось уверенное «да».
За столом сидела крупная черноволосая женщина. Типичная начальница. Подозрительно нас оглядела.
– Вот, Асият Далгатовна, – обреченно вздохнул глава села, – журналист из Москвы. Насчет строительства возле церкви…
– Из какой газеты?
Я назвал:
– «Агентство бизнес-новостей».
– А разве такая есть?
Показал удостоверение. Женщина почитала, что там написано, с сомнением пожала плечами.
– Так какие у вас вопросы?
– Можно, я включу диктофон?
– Включайте. Запись тоже является документом…
Я сел (Павел Денисович сразу, как только представил меня, опустился на ближайший к двери стул), собрался с духом и начал:
– В администрации района мне сказали, что обращались к вам с предложением предоставить для строительства другие участки. Тоже в центре. Согласитесь, что нынешняя территория для столь большого здания неуместна. Строительство, я сам убедился, ведется буквально возле стен храма…
И после этого минут двадцать говорила только бизнесменка.
Что никто ей ничего не предлагал, главу района она не видела лет пять, хотя они живут на одной улице. Что когда ее муж был жив, никто не интересовался, законное это место или нет. Тогда все помалкивали, а теперь напали на женщину. Что когда они с мужем оформляли эту покупку, прошли все инстанции, убедились: все законно, все документы законные. Что у нее село берет кредит, и ее же травят уже три года. Что «безумный этот Потылицын» (как я понял, Виктор Федорович) устроил митинг возле строительства, а что такое митинг? Это натравливание людей друг на друга. И она держала своих людей, чтобы страшное не произошло. А ее есть кому защитить! Но что это получится? Резня, бойня. И Потылицын с одобрения главы района толкал к этому… Что строит она магазин канцтоваров и книг, а на втором этаже будет школьное кафе. Рядом школа, и дети будут покупать булочки и чай. Это плохо? Это повредит церкви?… Это здание стояло брошенным несколько лет, в нем была помойка, туда в туалет ходили. Она его очистила, и тут – налетели. Она еще вначале, до покупки говорила с батюшкой, будут ли у них претензии. Он сказал: «Мы силой не должны брать, нам хватает того, что есть». Батюшка не против, а эти разжигают. Когда все закончится, она на них в суд подаст за моральный ущерб. За все нервы ее, за все слезы она такой иск предъявит!
– Какие еще вопросы? – после этой, переданной мной вкратце, речи спросила Асият.
– Да, в общем-то, я все услышал. Но вот еще одно, – вспомнил. – Ведь это все-таки земля, принадлежащая церкви. Я план видел, с печатью.
– Там всегда магазины стояли.
Спорить не хотелось, и все же я вспомнил, зачем меня сюда отправил генеральный директор.
– Это в советское время. А до этого – церковная территория.
– А когда-то, – с саркастической улыбкой продолжила мои доводы Асият, – на этом месте каменные люди жили. И что? Я купила эту стройку законно, много денег отдала, и никто меня не прогонит.
– Ну, ладно… – Я поднялся. – Спасибо.
По пути от ее кабинета до машины поинтересовался у главы села доверительным голосом:
– Как думаете, между нами, кто прав в этой истории?
– Эх-х, – мучительный, именно какой-то тарумовский вздох, – и она права, и Чепелов с остальными. Не распутать… Главное, чтобы до крови не дошло. Стоит ей свистнуть, или Чепелову – такое начнется… – Мы подошли к Виктору Федоровичу. – Все, побежал я. Дела!
Захватив из управления культуры Надежду Николаевну, отправились к заслуженной артистке республики. Она оказалась обычной русской деревенской старухой, большой, больной, горюющей по любому поводу. Принимала нас во дворе – у нее было нечто вроде беседки: навес и лавочки.
– Нельзя так делать, нельзя-а, – со слезами, одышливо говорила она. – И не бывает счастья таким людям, которые так поступают. Вы не знаете? Ведь все, кто этим зданием-то владели, умерли один за одним. И Чалаев, и Хирачев, который до него, и Исмаил, муж Газимагомедовой. И все не старые совсем мужчины… И ведь она нарочно злит еще: «Я, – говорит, – здесь кафе открою, музыка будет, свадьбы!» А как мы покойника отпевать под эту музыку будем?
Ну и прочее в таком духе, только довольно многословно, с отступлениями про соседа, сваливающего мусор в речку, которая у них на задах течет, про то, что тяжело им…
От старушки-артистки поехали в редакцию обедать. Девушки снова принесли пирог, шашлык в пластмассовом контейнере, салаты. Редакторша предложила коньяк, но я, чтоб не прослыть алкашом, отказался. А выпить хотелось – загрузился уже до предела. Мозг требовал расслабления.
Ели молча. Местные наверняка ждали от меня слов. Надеялись, что я тоже начну возмущаться несправедливостью, поддерживать их, скажу, какая Газимагомедова плохая, стану выспрашивать новые и новые детали, чтоб возмутиться сильнее… Я представил, как говорю нечто подобное, и понял: получится неискренне, показно. И не потому, что я не сочувствовал им. Какая-то другая причина…
Наконец нашел повод заговорить:
– Думаю, стоило бы со священником побеседовать. Все-таки это важно, чтобы он высказался.
Виктор Федорович помрачнел еще больше. Надежда Николаевна взглянула на него, словно бы спрашивая, можно ли отвечать, но, видимо, получила ответный взгляд – «нет, я сам».
И с усилием, откровенной горькой досадой он произнес:
– Я спрошу, конечно, у отца Александра. Только не уверен, что пойдет на разговор. Не боец он, да и давление на него сумасшедшее… Он уже несколько раз просился о переводе… Но я поговорю, конечно, спрошу.
