Потом мы гуляли в лесочке под стенами Лавры. Я не знал, о чем говорить – все темы, даже сами слова казались пошловатыми, способными ее обидеть, разорвать ту, пусть иллюзорную, существующую лишь в моем воображении, нить, что нас сейчас связывала. Соединяла.
О чем вообще можно говорить с человеком, который только что молился, целовал раку с мощами святого, пытался говорить с богом… Я не завтракал, и уже очень хотелось есть, в животе посасывало, но предложить Ангелине найти кафе и посидеть за столом, загружая в себя котлеты и хлеб, тоже казалось пошлым и оскорбительным.
Страшно стало от мысли: что, так всю жизнь с ней и робеть, подолгу выбирая, что сказать и как? Сейчас, вот такая, строгая и молчаливая, и не тяготящаяся молчанием (хотя бы внешне), она казалась мне настоящей, а в клубе, с бокалом пива и на литературных вечерах, говорящая о гражданственности, – лишь исполняющей роль столичной барышни из творческой среды… Недаром она в монастыре работает… «И как ее называть уменьшительно и ласкательно?» – впервые задался я вопросом и аж похолодел – подходящего имени не находилось. Не Геля же, не Лина, не Ангел тем более. Не Энжи…
И, чувствуя, что вполне могу запугать себя мыслями до такой степени, что вообще никогда не решусь сказать ей главного, я нагнал ее (во время всей прогулки почему-то держался чуть позади) и обнял, повернул к себе. Хотел поцеловать, уже губы разлепил, но увидел ее глаза и остановился.
Она смотрела на меня растерянно и так испуганно-недоуменно, что и я сам испугался и растерялся. Смотрела так, словно я собрался сделать нечто такое, что выходит за рамки здравого смысла. Так смотрят на того, кого считали разумным, уравновешенным, а он вдруг произносит затяжную глупость или спускает брюки и показывает, какие у него трусы…
В общем, взгляд Ангелины сказал мне, что я близок к тому, чтоб стать для нее полным идиотом.
Я убрал руки с ее талии и извиняющимся, виноватым каким-то тоном стал говорить, что люблю ее, что она мне нужна, что такой девушки я не встречал и не встречу… только она… Много чего говорил, а в голове колотилось, что это не то, все не то, не так объясняются…
Я никогда не объяснялся в любви: с Натальей у меня все двигалось постепенно, в негласно определенном нами обоими направлении, и объяснение не потребовалось…
– Пойдем к автомобилю, – устало отозвалась Ангелина, когда я кое-как высказал все, что смог, и замолчал.
«Не к «машине», – отметил, – а к «автомобилю». И в этом слове увидел дистанцию между нами, а может, и пропасть.
Мы направились к оставленной возле ворот Лавры «Селике».
– Ты мне нравишься, – медленно и раздумчиво начала Ангелина. – Ты несколько странный, но, видимо, серьезный и дельный человек.
«Дельный», – еще рубанула мозг отметина.
– Но то, что ты меня любишь, это, скорее всего, неправда. То есть это тебе так кажется. – Она сделала паузу; я не бросился доказывать, что нет – я уже сказал все, что мог, и теперь ждал, что скажет она. – Так бывает, – успокоила. – Понимаешь, мне нужен человек, который будет абсолютно… да, абсолютно моим. Нет, – заторопилась, – не в смысле даже телесной верности, то есть – не только в ней… Я – деспот. Я требую человека целиком.
И снова отметина: «Целиком… Где-то я уже это встречал. В какой-то книге про революционеров».
– У меня был муж, – говорила Ангелина. – Он – неплохой человек, по сути. А в первое время казался мне самым лучшим. Он добрым был… Но он тоже занимался литературой – у него есть очень своеобразные рассказы… В общем, мы замучили друг друга, и в итоге это едва не закончилось трагедией. Две личности рядом, это слишком.
– Но ведь, – я наконец нашел повод заговорить, – я не пишу, я занимаюсь другим. И не вижу никаких причин мучить друг друга. У меня просторная квартира, у тебя будет отдельный кабинет…
Ангелина горько и, как мне показалось, иронически усмехнулась. И эта усмешка – усмешка молодой, но умудренной жизнью, пострадавшей женщины заткнула мне рот окончательно. Я пожалел, что там, в лесочке, пять минут назад, растерялся, разжал объятия. Но как иначе? Этот ее обжегший сильнее самого истошного крика взгляд…
Мы подошли к машине, я разблокировал двери. Сели в салон. Я не спешил заводить мотор. Ангелина пристегнулась ремнем.
– Я благодарна тебе, – сказала тихо, но сухо, – и твои слова меня тронули… Но… по крайней мере мне нужно подумать. Мы все-таки уже взрослые люди. Не подростки.
– Да! – во мне вспыхнула отчаянная веселость. – Да, мы не подростки! Нужно взвесить все, просчитать, с гороскопами свериться. – И щелкнул ключом. – Ладно, поехали взвешивать.
– Не надо так. Прости, если я тебя обидела. И не горячись.
Я стал саркастически уверять ее, что все отлично. Но потом понял, что этим сарказмом могу перегнуть палку. Сунул в проигрыватель диск с «Сансарой». И некоторое время мы молчали, слушая точные, лечащие слова песен.
Я рад, что мы с тобой говорим на одном языке —
Нам незачем, нечем делить лукавые взгляды.
Все обойдется – я знаю, кто здесь за кем,
Но слез больше не надо, мне меньше не надо!
Постепенно снова стали разговаривать. Вымученно успокаивали друг друга, уверяли в хорошем друг к другу отношении. Ангелина несколько раз повторила, что ей нужно подумать, что она вот так сразу не может… Меня подмывало спросить, что она не может – дать согласие выйти замуж, или заняться сексом, или поцеловаться?… Хотелось остановиться и, зажмурившись, чтобы не увидеть снова того ее взгляда, сжать в объятиях и начать мять ее губы своими, чмокать в щеки, лоб, шею, глаза.
Но я сидел смирно, держался двумя руками за руль, смотрел на дорогу и видел себя со стороны.
Вот тридцатислишнимлетний мужчина. Немного грузноватый, с неглубокими, но уже заметными залысинами, синеватыми щеками, волосатыми фалангами пальцев, с капельками пота над верхней губой… Взрослый мужчина, сказавший о своей любви и получивший, голосом, мягкий и непрямой отказ, а взглядом – ожог… И вот он везет любимую, но на самом-то деле почти неизвестную ему женщину к ее дому. Что там, возле стальной двери подъезда, произойдет? Не исключено, что и прощание навсегда. Она скажет: «Давай не будем больше общаться. Ты не тот человек, с которым я хочу быть. И вообще ты мне отвратителен, на самом-то деле. Твои губы, залысины, щеки, капельки пота», – и в этом не будет ничего удивительного. Что нас связывает? Что было? Несколько встреч, несколько разговоров, совпадение некоторых интересов, огоньки взаимной симпатии…
Я готов был расхохотаться над собой, со всей силы садануть по рулю… Идиотское положение. Накинуться на нее и целовать не позволяло сознание, что я не быдло какое-то, не животное; доказывать снова и снова, что я действительно ее люблю и она будет со мной счастлива, казалось глупым и бесполезным, унизящем и меня и ее.
Сгорбившись, крепко сжимая руль, уставившись в лобовое стекло, я сидел на водительском месте, а рядом, справа, в нескольких сантиметрах, была Ангелина. Тоненькое, теплое, дорогое мне существо. Она молчала, но я слышал ее желание: «Скорей бы доехать. Скорей доехать и выскочить отсюда».
