Только стали выбираться из машины, Тяпов заиграл, сбиваясь, на своем баяне, запел с хмельной разудалостью:
Вот ктой-то с го-орочки спустился,
Наверно, ми-илай мой иде-от!..
И быстро замолчал – пение мешало поздравлениям, вскрикам, объятиям, праздничной суете.
Расселись за переполненные едой и бутылками столы. Молодые были серьезны, даже мрачноваты. Особенно Артем – опускал глаза, старался не встречаться взглядом с родителями. Зато гости веселились на всю катушку. То и дело кто-нибудь, закусив очередной тост, начинал показно морщиться:
– А колбаса-то у вас го-орькая!
И остальные тут же дурными голосами подхватывали:
– Горь-ко! Горь-ко!
Артем с Валентиной поднимались и целовались. Вроде бы смущенно, через силу. Как чужие…
Сейчас, имея возможность рассмотреть родителей, сестер невестки, Николай Михайлович отметил те общие черты, что делают родственников похожими. У отца Валентины были тяжелые, набрякшие веки; сначала Елтышев решил, что это от пьянства, а теперь видел – фамильное. И скулы тоже одни – островатые, массивные. Для мужика, может, неплохо, а женщин портит. Старшие сестры Валентины были обе полные, приземистые, в мать. Сама Валентина еще сохраняла стройность, но это, скорее всего, до первых родов. От матери у дочерей был и нос – широкий, слегка вздернутый. По молодости довольно миленько, наверное, а лет в сорок… «М-да, родственнички, родственнички», – все повторял мысленно Елтышев, и своя жена, сыновья представлялись сейчас настоящими аристократами.
Отец Тяпов после каждой выпитой рюмки порывался играть, ронял баян, ругался, сам чуть не падал. Потом встал со стула, качаясь, как прут на ветру, подошел к Николаю Михайловичу.
– Ну чего, сваток, – приобнял за плечи, – будем жить теперь? Эх, последнюю дочку выдаю, отпускаю. Выпьем?
– Куда уж пить тебе? – остановила жена. – Иди полежи там.
– Ну-к-ка! Последнюю дочь!.. И вот, – Тяпов, обращаясь к Елтышеву, ткнул жену в бок, – и вот с ей останусь тут догнивать. И с ее матерью. Двадцать лет тут живет у меня. Помирать пришла, а все…
Жена тряхнула муженька-баяниста:
– Хватит молоть опять! Как дам ведь…
Николай Михайлович налил водки в первые попавшиеся рюмки. Пригласил как мог бодрее:
– Давай, Георгий Степанович, за все хорошее! Чтоб у детей сложилось…
– Во-во! Эт правильно. Очень правильно! – И, забыв чокнуться, Тяпов бросил содержимое рюмки в рот.
Как обычно, пьянел Елтышев медленно. А сегодня и не пьянел вроде бы, а тяжелел душевно. С каждой рюмкой застолье становилось все неприятнее, гости – какими-то случайными, ненужными. Раздражало, как жадно ест Юрка, без хлеба, как, не дожидаясь остальных, никому не предлагая, наливает водку и глотает, глотает… «Дорвался». Раздражали периодически взрывающиеся восторги в адрес погоды:
– Благодать-то какая! Это хороший знак: боженька свадьбу нашу солнышком благословляет!
– Да-да! Погода – прелесть, что и говорить!..
Николай Михайлович нащупал в кармане пиджака сигареты. Отошел к калитке. В закрытой широкой доской будке заворчала собака. «Собаку надо бы завести, – тут же кольнула мысль, – машина без призора ночами. Дождемся однажды…»
За столам опять стали скандировать:
– Горь-ко! Горь-ко!
Артем с Валентиной устало приподнялись, не обнимаясь, поцеловались кончиками губ. Гости захлопали, зазвенели бокалами и рюмками. «И где им, хм, первую брачную проводить?..»
– Николай Михайлович, – оказался рядом муж Хариной, высокий, сухой, совсем не похожий на деревенского мужчина, которому очень пошли бы очки. («Да он ведь из города», – вспомнил Елтышев.) – Сигареткой не угостите?
Елтышев дал сигарету.
– И зажигалочку…
«Ни говна, ни ложки», – вспомнилось выражение, которое часто слышал от сержантов на дежурстве.
– Как там с пилой? – спросил.
– Да вот никак контейнер дойти не может! – с готовностью возмутился Харин. – Каждый день звоним, ругаемся. Не дай бог потеряли.
– Я уже подпол копать собрался. Молодых же селить где-то надо… Дом строю.
– Да-да, правильно. А вы руками, что ли, копать будете? Я могу с трактористом договориться. В Захолмове у меня приятель на «Беларусе» с ковшом работает. А? Полчаса работы.
– И сколько это будет стоить?
Харин как-то нервно дернул плечами:
– Так сказать не могу. Договоримся… В пару сотен, думаю, уложимся.
Глава десятая
После свадьбы что-то важное сломалось в семейной жизни. Надламывалось и раньше, постепенно: сначала посадили младшего сына, потом завели уголовное дело и уволили мужа, потом квартиру отобрали, а теперь – теперь вот и Артем, так долго державшийся за родителей, слишком долго, как казалось, все продолжавший быть беспомощным ребенком, вдруг взял и ушел. Откололся. И в самый нежелательный для этого момент.
Поселился с женой у Тяповых во времянке. Зимовать там было холодно, но с мая по октябрь жить вполне возможно. Тем более нашелся обогреватель – старенький, тарахтящий «Вихрь», выдувающий из зарешеченного отверстия струйку горячего воздуха.
У родителей Артем после свадьбы появлялся редко, да и то, кажется, лишь затем, чтобы взять денег.
Восемнадцатого мая приехал трактор и распахал огород. Отдали пятьдесят рублей и бутылку «Земской» водки. Земля оказалась песчаной, истощенной. Тетка сажала картошку из года в год, удобрять почву у нее сил не было – что-то собиралось по осени, и ладно.
Пришлось ехать к пустующим коровникам, набивать мешки перегноем. (Хороший нашли – целые кучи черного, жирного, даже не заросшего сорняками.) Хотели во время посадки бросать в лунку понемногу – какая-никакая, а подпитка.
Проходивший мимо мужичок остановился, спросил сердито:
– На огород, что ль, берете?
Николай выпрямился над мешком. Приготовился к перепалке:
– А что, нельзя?
– Да можно. Только соленый он – хуже сделаете. – И объяснил, где есть нормальный перегной и навоз.
Опростали мешки, поехали туда, куда указал мужичок.
– Есть еще хорошие люди, – шептала Валентина Викторовна, – спасибо ему…
На следующий день сажали картошку. Пришел и Артем, копал лунки, в которые Валентина Викторовна бросала морщинистые, с бороденкой ростков, клубешки. Николай копал лунки в другой части поля, сам бросал картошку, присыпал землей. Иногда обращал внимание на работу сына и сердился:
– Ну у тебя глаза есть или как? Чего кривишь-то так? И на равном расстоянии лунки делай, не части…
Тетка сидела во дворе, перебирала вынутую из подпола картошку, отыскивая более-менее крупную на еду. До августа нужно будет питаться ею.
