Глава девятая
«Сидишь все, таешь? Посмотрись в зеркало, вон, ничего же не осталось уже. Придурок. Бить тебя надо, всю морду разворотить, тогда поймешь, как жить надо. Ты вот сидишь, тебе хорошо, падла, а я пять дней в неделю пашу до одури. Два дня вроде для отдыха, а то на дачу надо, то в гараж. Вечером на карачки охота встать и рычать. А ты от безделья рычать готов. Сидишь, мозги задымил, и рад. Смотри, засохнут мозги-то, – ругается сосед дядя Юра. – Ты хоть что-нибудь своими руками сделал в жизни своей? Родился, на всем готовеньком вырос, и рад. А ты знаешь, как хлеб этот делается? Что, думаешь, булки сразу на грядках растут, да? В целлофане. Ты хоть знаешь, как кирпичи делают? Обычные кирпичи для строительства? Нет? Так-то. А ведь это такой сложный процесс, парень! Это тебе не косяки твои забивать. А здания как строят, метро, корабли? Самолеты летают. Из-за чего они летают? Как человечество додуматься-то смогло, чтобы летать? Крыльев-то природа вроде и не давала. Это, парень, не просто самолет летит – человечество это летит, разум его летит! Чудо, ты можешь понять! А ты вот, такие, как ты, сидят, падлы, сидят и поганят. Вы человечество позорите, сволочи. Ты можешь это понять! Паразиты. Я б всех вас собрал в кучу и на какой-нибудь остров, гадов, пускай вы там веселитесь. На карачках будете ползать, друг дружку поедать будете, убивать. Звери вы, если по-настоящему, зверье просто-напросто!
Сидишь все, тянешь свои папироски. Сдохнешь скоро, весь сгорел же. А чего тебе не хватает, придурку? Работать не хочешь, не умеешь просто, ты не знаешь даже, что это такое. А ты на руки мои погляди. Гляди, кисель гребаный! Это ведь и есть дело человека и счастье его. Человек же, он пахать должен день и ночь, он же и человек из-за этого, что пашет до тошноты, до дури, чтоб поджилки дрожали все, рвалось чтобы все. А ты животное просто, скотина!
Сиди, сиди, соси свои косяки. Дава-ай, парень, давай! Придурок сраный, урод человечества…»
Глава десятая
Вот, вот она, схема, смотри сюда! Вот это – это река. Это бесконечная река жизни. Каждая волна в ней – наша отдельная, сегодняшняя жизнь. Ведь человек живет десятки сотен жизней, наше теперешнее состояние – одна слабая волна на поверхности огромной реки. А что там глубже? Только попробуй представить! Так… Вот это – это, как солнце, – дух. Великий дух, соединенный с каждой волной, как лучами; эти лучи – твоя душа. Вот эта, более жирная, связует твою сегодняшнюю жизнь с духом. И эти лучи называются душою. Я объясняю понятно? И через эти лучи тебе идут духовные силы, энергия, с помощью которой ты осознаешь себя в мире.
Мы живем лишь на поверхности, понимаешь, на самой поверхности сознания, мы ограничены и глупы. Мы утеряли опыт прошлых жизней, нам неведома мудрость космоса, великий порядок, духовная мощь высшего понимания. И тогда, когда мы поймем, – нам откроется благодать. Надо стремиться постичь, хотя бы пытаться. Ведь она открывается избранным, ее надо заслужить! Понимаешь меня?
Человек, он рождается, существует и умирает слепым, глухим, пустым, а ведь вокруг такие толщи мудрости, верховного смысла бытия. Они готовы помочь нам, вывести нас из мрака. Не для того мы появились, чтобы пребывать в таком состоянии. Открой глаза, открой глаза, осмотрись!
Глава одиннадцатая
Кирилл стоит посреди комнаты в черном двубортном пальто с поднятым воротником. Он напоминает шпиона или частного детектива из фильмов. На голове широкополая шляпа. Он смотрит на меня не то чтобы свысока, а как-то торжественно, спокойно-уверенным взглядом. Как будто он сумел все понять. Один из всех наконец-то все понял. Все стремятся, колотятся, корчатся, но не могут, а он все-таки смог.
– Хе-хе, торчишь?
Я виновато кивнул:
– Да.
– Саморазрушаешься?
– Да.
Кирилл прошелся по комнате, картинно сбросил шляпу на журнальный столик. Я наблюдаю за ним, – интересно, что он расскажет. Я маленькими глотками отхлебываю манагу, густую, хорошо пропаренную манагу на сгущенном молоке, и жду.
– Весь мир только и занимается тем, что разрушает нашу психику, наши тела, превращает нас в трупы. Слишком долго люди не сталкивались с героями, с личностью, настоящей личностью, а им необходимо всегда за кем-то идти, кого-то слушать, кому-то служить. Нет героев, есть только масса, вязкая блеклая масса подобий. И она огромна. В одном слабозаполненном вагоне я насчитал сто двадцать восемь штук. А вагонов-то сотни, тысячи… все они несут в себе эти бесполезные, больные тела. Они текут куда придется, но все замыкается, превращается в круг; некому показать истинный путь. Но… Хе-хе! Но я не из них. Я… – Кирилл опустился в соседнее кресло и, нагнувшись ко мне, обжигая меня взглядом, вкрадчиво зашептал: – Дело в том, что я не из их числа, я – другой. Хе-хе! Я совсем другой. У меня кое-что есть. Сейчас увидишь. Сейчас… – Он вновь поднялся и быстро расстегнул пальто. – Вот!
На груди висит маленький автомат. Маленький блестящий пневматический автомат, стреляющий пластмассовыми шариками. Я такие видел у нас в «Детском мире». Неплохая игрушка.
– Вот это и есть мой царский жезл. У меня в руках он заговорит, он расскажет подобиям про всю их ничтожность. Я разнесу их на куски, если им не хочется быть людьми. Я войду куда-нибудь, где они жрут и радуются, расстегну вот так вот пальто и спокойно, прицельно, короткими очередями начну объяснять. Они поверят в меня, они всё поймут. Я понял, не улыбайся, я действительно понял и хочу донести до них свое слово. Я обязан сделать этот великий шаг – меня отметила правда. Я обязан пойти и рассказать.
Глава двенадцатая
Почему ты молчишь? Ну, почему ты всегда молчишь? Я больше не могу переносить молчание. Люди или молчат, или врут. Почему? Ну, скажи, почему так? Я не могу, я, честно, больше уже не могу… Теперь я часто смотрю в окно. Я живу на двенадцатом этаже и часто смотрю в окно. Когда-то я смотрела вдаль, а теперь мне интересно смотреть вниз. Там, под окном, стоянка для машин, они кажутся игрушечными, совсем маленькими, и мне хочется взять их в руку. Я чувствую, что смогу. Очень сильно, почти непреодолимо хочу потянуться и зачерпнуть. У меня щиплет пальцы от восторга и страха, когда я высовываюсь и смотрю. Долго-долго смотрю, задираю голову и смотрю вверх, на окна выше, на стену, а потом сразу вниз. Ах, как это страшно и как чудесно! И меня кто-то тянет, кто-то толкает туда. Честно. Что испытывает человек, когда летит? Какой, наверное, восторг, какое ужасное восхищение. Я готова, честно, я почти готова…
Ты молчишь. Ты будешь слушать все, что угодно, и ты будешь молчать. Вот я возьму сейчас этот нож и располосую руку, до кости, а ты будешь сидеть и молчать. Да?.. Сволочь! Ты не человек, ты ничего не видишь и не хочешь, не понимаешь. Твою пустоту я приняла за понимание, я думала: вот, он понимает. Ты в тысячу раз бесцветней всех их. Ты пустота, честно, ты просто пустое место, тебя просто нет, нет, нет!
(«Чем ты красишь эти ногти свои? Я вижу твои ногти и слышу слова, и мне становится очень смешно. Говори, делай что хочешь… А лучше, Наташ, давай я попробую запарить манаги. Мы выпьем манаги, и на три-четыре часа нам станет легко».)
