– Ты что, Борька, иди! Видишь, пришла, зовет. Вас ожидает ослепительно яркая ночь!
– Не пойду-у! – как бычок на веревке, промычал Борька.
– Свет, сейчас он придет, это он так, – пообещал Серега, – немного куражится.
Света еще раз сказала мужу: «Пошли!» – а потом плюнула и направилась к себе в квартиру.
– Не понимаю я вас, право, – вздохнул Серега. – Какие-то простые вы до смешного. Борька, друг, бери пример с нас! Нельзя, Борька, принимать жизнь в лоб, ведь жизнь не данность, запомни. Жизнь – относительность! А любовь тем более…
– А я ее люблю, понял, люблю! – плакал захмелевший несчастный муж. – Три года за ней ходил, все для нее, одеваю в самое дорогое, готов ноги мыть, блядь, и воду пить. А она!.. Ведь это противно просто! Да ты представь, блядь, – какой-то мужик дерет ее! А? А я не могу! Люблю ее, стерву поганую!
– Эх, Борька, Борька. – Серега погладил его по голове. – На разных мы языках говорим. Вот я сам два раза был женатиком, ну и что? Не этим единым, запомни, жив человек! Есть, Борька, высшие ценности, высшие цели! Вот нас таких, – показал Серега на себя, Юрку, меня, – нас таких всего семь процентов. Представь! Всего семь! Из ста!
– Алкашей? – поднял на Серегу тяжелые, красные глаза Борька-строитель. – Алкашей вроде больше.
– Не алкашей, балбес! Мы – не алкаши! Мы – интеллектуальная элита! Вы умеете строить по чертежам, а мы создаем эти самые чертежи. Мы толкаем вперед цивилизацию, мысль! Творческая интеллигенция: поэты, прозаики, архитекторы…
– О-о-о! – мученически простонал Борис. – Давайте хряпнем скорее!
Хряпнули. И еще стоит почти целая бутылка. Внутри борьба пьяного и трезвого; взгляд то расплывается, то собирается, тело качает в разные стороны, слюни текут изо рта, пальцы разжимаются, вилка падает на пол. Еще пара рюмок – и наступит долгожданный отруб.
Борька трудно встает и, опираясь на стены и мебель, двигается домой; набрался быстро, но плотно: почти по полному стакану заглатывал. А Юрка тянет к себе гитару, но не дотянул, бросил. Обнял голову руками, запел пьяно, раздольно:
По Дону гуляет,
По Дону гуляет,
По Дону гуляет
Казак молодой!
И мы с Серегой дружно подхватили басовитыми, сильными голосами:
А девица плачет,
А девица плачет,
А девица плачет
Над мутной водой!
Гремит песня в тесной кухоньке. И вся трагичность, вся боль людей, вся вот эта печальная судьба утонувшей в итоге девицы отражается в наших голосах. И слезы выступают, и кажется, еще чуть-чуть – сердце лопнет от жалости и сострадания…
– Тише!!
Серега даже руку поднял, вслушиваясь в инородные звуки. Мы с Юркой нехотя тормозим:
Другой раз вскричала-а…
Теперь ясно слышны из подъезда крики Бориса и периодические удары кулаком в дверь.
– Светка, открой! Открывай, стерва, коза! Открывай, твою м-мать!!
Мы поднимаемся, изо всей силы стараясь не упасть, бредем в подъезд. Там стоит Борька, уткнувшись лбом в дерматин, громко просит и размеренно колотит дверь кулаками и головой.
– Бля, Светка, открой! Я ж тебя, стерву!..
– Борис, кончай буянить, – выговорил Юрка, качаясь, будто стебелек под порывами ветра.
Серега присел поскорее на штабель досок, бормочет что-то про свои вычисления. Я ухватился за дверную ручку, зажмурил один глаз, чтобы сосредоточиться, устоять на ногах. Пьяный я, как стекло.
Дверь открылась. На пороге Светлана, и Борька перед ней такой щупленький и невзрачный, ниже на полголовы…
– Чего ты хочешь? – сухо спросила она. – Иди пей.
Борька смотрит на жену так, что кажется, секунда еще – и сломает это сытое, ухоженное лицо. Я даже качнулся, чтобы схватить его руку. Но вместо удара Борька валится перед ней на колени, обнимает бедра и быстро, страстно целует ткань жениного спортивного костюма.
– Света, Светочка, прости меня, прости! Как я мог, сволочь?! Как мог?! Светланка, люблю, люблю!..
Глава семнадцатая
Отруб
Рюмка водки вернула в сознательное состояние. Снова на кухне, снова нас трое. Оказывается – пьем.
– Че? – говорю с трудом. – Не… убил?
– Кто? Кого?
– Борь… ка С… светку?
– Все нормально, – Серега как смог подмигнул, – она его унесла…
Юрка хватает гитару, бьет по струнам и остервенело поет:
Все пройдет – и печаль и радость,
Все пройдет – так устроен свет,
Все пройде-о-о-от, только верить надо,
Что любовь-вь-вь
Не проходит – нет!
Не проходит – нет!
Не проходит – нет!
Не проходит – нет!
Рвутся струны, из пальцев брызгает кровь, а Юрка все орет, орет, орет:
Не проходит – нне-е-ет!!
Наташа. Свежая, румяная от мороза и танцев, но злая, даже гневная.
– А что, моих никого нет?
– Там, там…
– Не открывают!!
Юрка со слезами в глазах жалобно попросил:
– Наташа, солнышко, посиди с нами. Посиди, солнышко! Они откроют, они разберутся там и откроют. Не мешай им и не злись, цветочек. Красоту уносят годы, а доброту не унесут! Выпей каплю, посиди!.. Мы тебе счас песенку споем.
– Слышала я ваши песенки. Я спать хочу! – Но все-таки села, достала из сумочки «Бонд», закурила. – Принесла вам банку «Тройки», но лучше на утро оставить.
– Оставь, оставь. У нас тут – во! Выпьешь?
– Давай, только чуть-чуть! – И, глотнув из рюмочки, Наташа грустным голосом предложила: – Парни, кончайте вы пить. Одного уже потеряли, и все не успокоитесь…
Это она о Ваньке Бурковском, нашем друге. Он тут повесился месяца два назад – жалко. Талантливый был человек.
Юрка вместо ответа снова берет гитару, я прошу его:
– Юр…ик, медленно так… боем таким… аха.
– Да куда ж тебе петь? – усмехается девушка.
Юрка играет, я постукиваю ладонями по коленям, закрыл глаза плотно, вспоминаю текст.
– Хорошая песня… Наташ… Слушай!
Я очнулся в чужой квартире,
Рядом лежала она.
Встал, раздвинул шторы —
Брызнул свет из окна.
Я увидел ее ноги,
Я увидел ее грудь,
Я увидел ее лицо,
И меня охватила жуть.
Страшная, ты очень страшная!
Ты проснулась от света солнца,
