– Ты как-нибудь успокойся, – попросила Наталья. – А то мне страшно становится.
– Я спокоен и тверд…
– Сын, стол накрыт! – традиционно объявил папа.
– Иду! – крикнул я, и Наталье: – Зовут ужинать.
– Что ж, приятного аппетита.
4
Ужинали, как принято, в зале. Телеприемник «Рубин» делился однодневными страстями эпохи. Плавно качалась пустота семейной беседы. Я не беседовал – скоренько ел, подавая в желудок продукты для продолжения существования.
Пожелав доброй ночи, отправился в свою комнату. Разделся, улегся в кровать. Но уснуть нелегко. В голове бухнут мысли, мечутся с идиотским упорством. Эти ненужные мысли, они пожирают клеточки мозга, иссушают его.
…Перегоны далеких, загадочных мест. Стучат поезда, спеша к окончанью пути. Хмуро, тоскливо кругом, беззаботные ветры гуляют.
Погружаюсь…
Какие-то люди. Я скольжу по ним равнодушно. Но вот – она. Она! Лучшее существо на земле, и с таким обычным именем. Марина… Марина. Ее нужно назвать иначе. Придумать для нее новое, совершенно новое имя. Или остальных Марин назвать по-другому. Пусть тысячи Лен, Насть, Наталь, Оль. Но Марина должна быть одна! Да, одна на этой Земле.
Сейчас здесь я могу открыто и сколько угодно смотреть на нее. А она смотрит в ответ. Так долго и так хорошо. Так тепло… Ее темные, большие, такие родные глаза. Печальные очи.
Я шепчу ей:
– Марина.
Она еле-еле заметно улыбнулась в ответ. Но это «еле-еле» дороже оскала в тридцать два зуба… И я повторяю:
– Марина. – А потом, осмелев, добавляю: – Милая, я люблю тебя. Я люблю.
Она опустила глаза, а затем отвернулась. Она поплыла. Все дальше и дальше. Исчезла.
– Марина, – уже просто так, в никуда, сказал я и зарылся в подушку.
Дышать нечем. Я задыхаюсь. Я теряю сознание. Я умираю…
Перевернулся с живота на левый бок. Покряхтел, поковырял пальцем в правой ноздре… Заснуть, надо заснуть.
Просто заснуть, как обыкновенный среднестатистический индивид.
…Качусь по отлогому склону, приминая собой молодые стебельки ковыля. Корябаюсь о караганник.
Куда я качусь? Куда и зачем? Что происходит?
Мне плохо. Мне действительно плохо.
Уснуть…
А уснуть, уснуть нелегко. Я, наверно, не все еще принял за сегодняшний день.
Лежу, ожидаю. Плыву вместе с космосом в черном пространстве вселенной. Деревья, дома, пепельный снег и Марина одна или с ним; телеприемник «Рубин», унитаз и висящий над ним липкий бачок – все плывет, не чуя движенья планеты, вращенья. Скрытое макроявление. Механика высшего уровня.
Ты движешься в бездне, субъективно построенный мир на объективном шаре. Жизнь насекомых, существованье двуногих.
…Качусь, осыпаюсь гнилыми песками. Качусь, растворяюсь. Качусь, исчезаю.
5
Слепая Аврора пришла, зевая и харкая болью забившихся бронхов. Толкая мягко дома, ледяные стволы тополей, прошла по городу и ухнула ввысь. И город ожил, как получилось в эту зимнюю пору. И люди отправились в холоде – кто по делам, кто по очень важным делам. А голуби с голоду пухли, страшась покидать чердаки. Я в автобусе равномерно мотался, выгнанный мамой учиться.
Автобус набит людьми, серыми с ночи. Дыша нагноением ртов и больными зубами, стремятся покой сохранить, побыть в полусне еще хоть на четверть часа.
Я тоже недоспавший, и злой, и застывший почти до костей. Гляжу сквозь стекло в паутине морозных узоров на зданья, на сгорбленные фигурки прохожих. Собака бежит. Бежит элегантно и вольно, морду подняв к небесам. Красиво бежит, будто летом.
Заслонили собаку телесным объемом. Какой-то дядя втиснулся меж мной и окном. Прикрываю глаза.
…Институт. Избитая тема. Пять месяцев отнял он у меня. Отнял пять месяцев жизни, но взамен подарил… Я узнал, что на свете есть та, которую почему-то называют Мариной.
Ну, пусть Марина. Что ж, пусть так. Все равно для меня она такая одна. Любая – одна.
Марина… Что может сравниться с тобой… Этот бледный, со следами чужих блуждающих рук, но такой родной мне, такой драгоценный цветок. Марина… С искусственным золотом искусственно вьющихся, подкрепленных лаком волос, с растраченной свежестью, тебя, лишь тебя одну я ставлю сейчас пред собой. Тебе лишь одной я могу подарить все то, чего у меня нет и не будет.
В этом городе гибели, в этой дыре среди гор, в этом воздухе из черных пылинок ты светишься жизнью, ты дышишь. И я счастлив этим.
6
Сессия. Масса трясущихся, с зачетными книжками. Быстры их движения, порывисты взгляды, торопливы речи всё об одном и о том же. Они стоят в коридорах, как нищие, ожидая экзаменов и зачетов.
Я бреду на раскисших ногах, здороваюсь, кашляю, морщусь. Зачем-то толкаюсь, зачем-то толкают меня.
Вот подоконник. Уселся. Снял шапку из норм морали. Погреюсь, а потом подамся домой. Обратно к себе в закуток, в шелест стертых кассет.
Надоело. Эта сфера замкнутого мироустройства. Эти микроявления бреда в макроявлениях общих законов и правил. Этот распластанный угол моего личного тупика.
Нет, я для чего-то пришел. Да, я хочу ее видеть. Нужно увидеть. Солнце в круглосуточной тьме. Марина…
Кишащее чуждым мне народом трехэтажное здание. Ненужные индивиды. Не все. Появилась Наталья. Заметила, улыбнулась.
Одна, кто улыбается мне без обмана. Верю, что рада видеть. Может, она даже отчасти меня понимает. По крайней мере, жалеет… Она на пятом курсе, а я, такой вот, – на первом. Вдруг свалился на голову.
Она умная, намного умнее меня. Ей интересно меня наблюдать. А я уважаю ее за то, что она меня наблюдает.
Подходит, говорит «здравствуй» и прыгает рядом. Совсем как равная мне. Смотрит искоса.
– Ты какой-то совсем уж… Ты решил уморить себя голодом?
– Нет, – отвечаю, – питаюсь нормально. Но, кажется, организм не желает усваивать.
– Сдал что-нибудь? – Это она насчет сессии.
Мотаю решительно головой. Слишком решительно, даже смешно самому.
– Дурачок, – вздох Натальи. – Пожалел бы родителей.
– Скучно.
– Это жизнь, понимаешь?
– На фиг она мне такая… Я не такой хочу жить. Я слабый, Наташа, мне нужен покой и тепло.
Наталья глядит на меня так же искоса. Как ей не надоест меня слушать? А я продолжаю:
– Есть люди – крепкие камни, а есть – размокшая глина, раздавленный ливнем бывший комок. И вот он растекается, умирает. Его нужно собрать, укрыть, положить на сухое. И он станет крепким. Не камнем… Знаешь, что глина живая?
