* * *
Очередь двигается медленно. Через рыбный пахучий отдел, затем через мясной, где висит позеленевшая копченая колбаса по 260 рэ, а рядышком – спортивный костюм «Пума» и кожаная куртка из лоскутков. Миновали следующий, там на эмалированном подносе постепенно портится крестьянское масло по 185.
В очереди плачет ребенок. Плачет противно, громко, с короткими перерывами, которые только обостряют раздражение. Ребенка неумело успокаивает молодая совсем мамаша. Лет восемнадцати. Она стоит в соседнем рукаве очереди, почти напротив меня. Удобно рассматривать ее и ее ребенка. Малыш страдает от жары и гастрономической вони или просто-напросто капризничает. Мамаша качает его, держа на руках, выгибаясь назад, сует ему в ротик соску-пустышку. Тот не хочет, выплевывает, воротит зареванное, сморщенное рыльце и, замолчав на минуту, чем-то заинтересовавшись, возобновляет рев.
Мне хочется сказать девушке-мамаше, до зуда захотелось буквально: «Вот так, сестренка, вот так и пройдет твоя сознательно-бессознательная жизнь. Вот так ты и будешь стоять то за тем, то за сем. Будешь с ребенком мучиться, готовить пожрать своему мужу, производителю материальных ценностей, очаг поддерживать в чистоте. Вот так, сестренка, таковы перспективы. И стремительно будешь ветшать. Плакать будешь, работать и есть».
Но, конечно, ничего такого я не сказал. Вообще ничего не сказал. Просто пристально смотрел на нее. Девушка-мамаша глянула на меня мутноватыми глазами и, виновато вздохнув, отвернулась.
Никто не предлагает ей пройти без очереди, выкупить свои положенные по талонам продукты. Стойко терпят плач младенца, по шагу в пять минут продвигаются.
* * *
Купить рис купил, но отнести его домой уж не успеваю. Пришлось тащиться с пятью кэгэ в пакете в институт.
Подхожу к педу. Здесь полторы недели как занимаюсь на подготовительных курсах. Чего не позаниматься, тем более что бесплатно. Может, поступлю на исторический факультет, поучусь. Особенным желанием не горю, но надо ж чем-то заниматься, а пединститут, кажется мне, – само то…
Неожиданность. Возле центрального входа Бобовский «Жигуль», и сам Боб стоит, опершись о капот. Завидя меня, ехидно заулыбался.
– Перевет, ученичок!
– Привет. А ты чего здесь?
– Да вот тебя вычисляю. Вчера, блин, звонить запарился. Ты где был?
– Так, – мнусь, – у девчонки одной.
– Чего?! – Боб изумлен. – Чё врешь-то! У какой это девчонки?
– Спал.
– У девчонки спал?
– Дома.
Боб смотрит на меня непонимающе, бормочет:
– Девчонку какую-то приплел… И что, не слышал; как я тебе звонил, надрывался?
– Я говорю – спал.
– И сегодня утром не слышал?
– Сегодня, честно, не слышал, – ответил я и закурил. – Вот за рисом стоял…
Боб тоже закурил.
– Я вот что, – погодя, уже спокойно заговорил он. – Сейчас на рыбалку рванем. Садись. – И он вольно распахнул дверцу своего «Жигуля».
Теперь мне пора изумиться:
– Какая еще рыбалка?
– Ну, рыбу ловить. За Леркой заедем – и вперед.
– Лерка работает.
– Лерка дома, пирожки нам печет. Давай садись.
– Я иду учиться, – твердо говорю я.
– Какое учиться! – Боб сморщился. – Один день можно прогулять. Давай, Ромыч, садись!
– Дождь собирается, – смотрю в небо. – Вон туч сколько.
– Прояснится. Москва передавала: ясно и жарко.
Боб открыл свою дверцу, хочет уже залезть в кабину, но, видя, что я остался стоять, вновь направляется ко мне. Его мультяшное лицо выражает крайнюю степень негодования.
– Ромка, ты становишься невыносим! Уже все собрали, я удочки старался делал. А ты, блин! «Гулять пойдем?» – «Не-е». – «На рыбалку едем?» – «Не-е». Как идиот, действительно!
– Раньше надо было сказать, предупредить.
– Сам же трубку не брал! – взвизгнул Боб; с полминуты смотрел мне прямо в глаза, затем угрожающе тихо сказал: – Если ты сейчас же не сядешь в машину, то считай, что мы всё… поссорились. Навсегда!
Пришлось сесть и везти себя на рыбалку. Боб сразу подобрел, даже предложил свои фирмовые черные очки в круглой оправе. Я отказался. Изучал мир ясным взором.
– Ну в самом деле, Ромыч, нельзя же так!.. – говорил Боб. – Съездим, разветримся, порыбачим. Что в этом городе делать? Лето же.
Я молчу.
– Поступишь и без своего подгота дурацкого, – продолжает он успокаивать. – Я вот поступил, учусь. На четвертый курс перебрался с божьей помощью. Кстати, слышал новость? – Голос его тут же изменился, стал таинственным и тревожным. – Слышал, кто-то вчера двух коммеров завалил. На Весёлом перевале. Фуру сожгли. Из автомата, говорят, лупили…
– Феликс? – оживляюсь.
– Он вроде. Коммеры не заплатили, видать, ну их и того…
– Ну, и правильно.
– Чего ж правильного? – не разделяет Боб моей радости.
– Так их и надо, гадов всяких.
– Почему они гады-то? Они на жизнь себе зарабатывают. Я вот тоже подумываю заняться чем-нибудь. На одной сгущенке знаешь сколько люди загребают! Тоже на легковушках мотаются в Минусинск, с поездов закупают…
Я хмыкнул:
– Давай-давай! Попытка не пытка.
* * *
Забрав Леру с пирожками, рванули за город. Лера на меня дуется за вчерашнее, почти не замечает. Я вообще не склонен разговаривать, сижу на заднем сиденье, смотрю в окно, думаю. Лера общается с Бобом:
– На какое место едем?
– Естественно, где Игорек ленков тогда натаскал. Помнишь?
Лера вспомнила и аж захлопала в ладоши от восторга.
– А с чем пирожки? – в свою очередь спросил Боб.
– С луком, яйцами есть, с мясом, с повидлом. Газировку взяла. – И не забыла меня поддеть: – Только ее, кажется, Рома не пьет.
– Почему? – Боб удивился.
– Не знаю. Он и мороженого не ест. Из принципа.
Боб хохотнул. Я же поинтересовался у нее:
– А почему ты, Валерия, не на работе сегодня?
Она повела плечами, лицо (заметил в зеркало) стало кислым.
– Оставила, отказалась. Вчера больше убытков получилось. Половина растаяла, недостача к тому же…
– Бедняжка, – вздохнул я. – Что ж, на ошибках учатся. Как говорится – первый блин комом.
Лера вспыхнула, повернулась ко мне. Назрела перебранка. Боб встрял:
– Хорош, давайте замнем. На рыбалку едем, господа!
Он приобнял Леру, та растаяла (или сделала вид), заулыбалась.
