Мне нравился Антон. И он это почувствовал.
— Так вот что я вам скажу: русский человек — это то же месторождение, то же золото. Его только разведать, добыть, промыть и обогатить надо бы. Опять же язык… Он у нас, конечно, есть. Очень даже неплохой. Не хуже вашего. Вот его ни добывать, ни обогащать, ни промывать не надо бы — только разведывать. Сами посудите, что в вашем языке главное?
— ???
— Ну кто надо всем властвует? кто начальник?
Я не сразу понял, что он имеет в виду члены предложения…
— Глагол! — Антон радовался моей недогадливости. — Недаром же у вас столько времен!
Что ни говори, а комплимент родному языку не менее приятен, чем ласковое слово кошке. И я согласился, что глагол.
— А у немцев что? — спросил Антон вслед.
— Вы что, и немецкий знаете?
— И знать не хочу! Знаю только, что у них любой предмет с большой буквы, что они каждой своей вещи кланяются: дер Стол, дер Стул, дас Книга, дас Поварешка.
— Любопытное наблюдение… — За немцев я не обиделся. — Русский мне тоже нравится, по музыке звучит, как португальский. Эти Ж и Щ…
Антону тоже стало приятно.
— Да, — согласился он, — у нас хорошее воображение. Жопа… щастье… — просмаковал он. — Странно, что хоть тут мы до конца, до точки доходим. Одно есть только общее для всех языков, — еще более вдохновился он, — это точка! В конце предложения
[9]
должна стоять точка. Чувствуете разницу между приговором
[10]
и proposal?
[11]
Тут-то и проходит трещина между свободой и поступком! Мусульманство…
— Причем тут русские??
— К чему я и клоню. — Он тут же вернулся, как бумеранг. — У нас ни глагола, ни существительного — одни прилагательные! Даже сам русский — не существительное, а прилагательное. Возможно, к слову «человек». Но это-то слово и опущено. — Лицо Антона сделалось подчеркнуто печально. — No man! — Это «ноумен» прозвучало у него как-то особенно ласково и музыкально, как knowmen. Мне даже показалось, что он всхлипнул.
Я его не понял, почему мусульманство, и мы разошлись по разным языкам. Na pososhok.
[12]
Завтра мы говорили вот о чем: о том же.
Когда я слишком сильно выражал свое удивление парадоксальностью его мышления, Антон слегка краснел, смущался, потуплялся и бормотал:
— Это все не я, а my Tishka.
Но Тишка не был ни его двойником, ни прозвищем, ни еще какой интимной частью.
Это был его ближайший друг Тишкин, великий ученый, изобретавший аппарат для полета на Луну.
Хоть я ему и опасался уже не верить, настолько все у него чем-либо да подтверждалось, хотелось мне побольше прознать не про Луну, а про обстоятельства гибели Роберта Скотта. Тут он как-то особенно таинственно замыкался и начинал играть желваками.
— Это вы говорите, что живая собака лучше дохлого льва! А я вам скажу: если бы лев был бы лисой, он был бы хитрым! (Как я уже говорил, Антон любил щегольнуть своим английским, в данном случае понятия не имея, что цитирует Уильяма Блейка.)
— Убью! — тут же решительно заявил он.
— Кого же? — поинтересовался я.
— Да чухонца этого!
Оказалось, он имел в виду Roald Амундсена.
— За что же?
— У него собаки были лучше! Вот он и воспользовался… Ах, Роберт, Роберт! Почему ты меня не послушался? Почему не взял с собой?
И Антон разрыдался.
Искренности его тоже приходилось верить.
Вот как я понял в конце концов эту историю…
…Он экономно закупил правильных лошадок, и лейтенант Брюс рекомендовал его в состав экспедиции; Скотту он тоже понравился, и Антон был зачислен. Он должен был провожать и встречать направляющихся на Южный полюс, порывался следовать за ними, но по молодости был оставлен с лошадками. («Опять же потому, что я русский, — с обидой комментировал Антон. — Хотя какой я русский, когда я хохол!»; не буду вдаваться в лишние подробности, но хохол оказался тот же русский, но с особой прической.) Но и с лошадками он достиг 840 ю. ш. «Всего-то шесть градусов оставалось! — досадовал он. — Зато я на вулкан слазал! Почти и залез, но ошпарился».
И это казалось похожим на правду, хоть он и называл Эребус непривычно Эльбрусом (есть такой потухший вулкан в России).
За все это и был он награжден Her Majesty. За это же был исключен из состава следующей экспедиции и теперь бичевал в тоске по своему кумиру Скотту. Весть о трагедии и свела нас за стойкой паба, носившего подходящее название «Э Тайрд Хорс»
[13]
«И где же тут сюжет?» — спросите вы. «Тju-tju!
[14]
— отвечу я любимым словечком утраченного друга. — Я все еще к нему пробиваюсь».
Антон именно тю-тю: исчез так же, как и появился, — будто утонул в одной из кружек.
У Антона было много любимых словечек, некоторые даже английские. Не только «ноумен»,
[15]
но и «ноухау».
[16]
Neekhujaneeknowhow-knowhowneekhuja,
[17]
— напевал он печально, и это очень ласкало мой слух. «Опять же, — говорил он. — У вас network
[18]
— вместе, а у нас раздельно: нет работы».
Но если я его все лучше понимал за стойкой в пабе, это не значит, что я хоть что-то понял, когда получил от него через несколько лет такое письмо:
«Deap fpehd! Raitin Engliш fёrst taim in mai laif! I rite uyo in zaimka, haunting uan Amerikan. Zei a not rial soldжeps! Bat weri welll ikvipt! We a hauntin zem laik kuropatok — smol Raшn vaild hens — uan пропе шot end sri auрs ken bi dresst. Its raze kold tu veit — I dreem abaut a guud шot of Whisky — luuk! I remembe hau it voz rittn on ze бotel! — viz uyo, mai Dalin! Bat tu fa iz ёz Anton! Друг (вор-frend) подполз тихой сапой с самогоном (aue Whicky)»…………………………………………………………………………………………………
