Расстроенный Сергей Андреевич медленно побрел в сторону бани. Увидел Ивана Модестовича, в тоскливом одиночестве мыкавшегося по двору, и повернул вбок, обходя двор кромкой леса.
Так он шел, углубленный, шевеля губами, сбивая лопухи. Вдруг кто-то преградил ему путь.
– Варя?! – вздрогнул он, остановившись.
– Что ты так испугался? – усмехнулась Варя. – Опять не ожидал меня увидеть? Вроде бы не удивительно – ты же из-за меня приехал…
– Слушай! – голос Сергея Андреевича сорвался. – Я тебе хотел сказать… Перестань впутывать мою мать в наши отношения. Что за манера такая в конце концов – всех делать участниками своей жизни?..
– Ты что? Ты о чем? – удивилась Варя. – Это не моя была затея… Она меня сама попросила спрятаться в сарай…
– Какой еще сарай? От кого ты пряталась?
– От тебя.
– Так… Это еще что за детектив! – Сергей Андреевич воспользовался возможностью разгневаться. – Что это за сговор за моей спиной?.. Шепот, шушуканье… Может, ты сначала объяснишь мне…
Варя обиделась и перебила:
– Это ты мне объясни, кто такая «твоя Нана»?..
– Нана?.. – Сергей Андреевич опешил. – Так тебе мать сказала? Когда же вы успели?..
– Я думала, она забыла про меня… – сильно смутившись, залепетала Варя. – Я вышла из сарая и пошла ее искать… Вдруг слышу, вы разговариваете… Слышу, обо мне… Я хотела уйти…
– Ну, раз ты слышала, – Сергей Андреевич смертельно побледнел. – То и прекрасно. Я согласен на все. Но выяснять нам больше нечего…
– Какой жертвенный… – Варя не все понимала, но была оскорблена. – Что я от тебя такого требовала, что ты согласен?..
– Ты же все слышала! – сорвался Сергей Андреевич. – Что тебе еще надо?! Чтобы я умер?..
– Что с тобой? Что я слышала? – изумлялась и ожесточалась Варя. – Я не желаю разговаривать в таком тоне…
– Ишь ты, в таком тоне… – издевательски процедил Сергей Андреевич. – Прятаться, подслушивать – хороший тон…
– Я не подслушивала! – возмутилась Варя. – Возьми себя в руки!..
– В руки, в руки!.. – грубо передразнил Сергей Андреевич. – Может, наложить на себя руки?.. – Он истерически рассмеялся, будто всхлипнул, и неуклюже, коряво побежал.
– Сережа! – позвала, испугавшись, Варя.
И Сергей Андреевич побежал быстрее и уверенней.
На день опускался вечер, откуда-то нагнало облаков, и они мчались там, перегоняя друг друга, а внизу как-то особенно стихло.
Екатерина Андреевна подошла к тому же сараю, и губы ее шевелились.
Скулил волчонок.
Екатерина Андреевна распахнула дверь в сарай. Из темноты, по-щенячьи извиваясь, тут же выполз волчонок и стал лизать ей руки.
– Варя… – робко позвала Екатерина Андреевна.
Пустота.
– Господи! – запричитала Екатерина Андреевна. – Она же обиделась. Ни на что не гожусь – жизнь всем портить гожусь. Всем, всем только мешаю. Прав Сережа. Лишняя я. Устарела я. Не должна я больше жить. Не могу. Совсем уже не могу. И все жива. Господи!..
Екатерина Андреевна тяжело пошла к дому, за ней вился волчонок. Опять, когда ее никто не видел, она еще постарела, будто шли в этот день не часы, а годы…
По двору, сумрачный, кружил Иван Модестович.
– Катенька, можно я тоже в баньку пойду?.. – жалобно, как ребенок, как у ног – волчонок, скулил он.
– Что это ты такой послушный? Шел бы, не спрашиваясь.
– Директор не пустил.
Екатерина Андреевна чуть удивилась.
– Правильно сделал. – Екатерина Андреевна направилась к движку. Движок почихал и завелся.
Ломясь, как лось, сквозь чащу, растерзанный, злосчастный, Сергей Андреевич выбегает на берег реки и останавливается, еле дыша.
– Вот… – говорит он. И обессиленный опускается на песок. – Все.
Он закрывает глаза: последние, отчаянные мысли разглаживают его лицо. Ему страшно.
– Это – конец, – шепчет он.
Но – пот и слезы просыхают, дыхание выравнивается. Он садится. Смотрит с удивлением на широкую воду. Усмехается.
– Плаваю я хорошо… – усмехается он. – Отравиться я не могу, потому что успею найти противоядие… Ружье в этой пьесе уже стреляло… Господи! – в глубоком отчаянии восклицает он. – Что делать?..
Делать нечего. Он входит в баню…
– Ого-го-го! Огогогого!! Сюда, Сергей Андреевич! Веничек…
Общество расположилось на полках так: на самом верху, порхая под потолком, Харитоныч (стоя на лавке), чуть пониже (сидя на лавке) Степанов, на верхнем полке – директор, ступенькой ниже – корреспондент.
– Ох!.. – вздохнул Сергей Андреевич, и лицо его просветлело. – Хорошо… Господи, как хорошо! Каждый раз не верю, что такое счастье… И каждый раз – оказывается. Казалось, позавчера всего парился. И – опять хорошо, – приговаривал он, медленно поднимаясь по ступеням. – О-ох!..
– Позавчера? – откликнулся Степанов. – Неужели в Москве еще парятся?..
– Еще как! – рассмеялся корреспондент столь наивному удивлению.
– Я думал, это только у нас в глуши, вроде пережиток…
– Пережиток! Да это сейчас самая мода! Сауна – финская баня – по всему миру… Все высшее общество теперь парится.
– Финна баня губит, – отозвался из-под потолка Харитоныч.
– Финна?
– Пословица такая.
– Слышал, Харитоныч, – сказал Степанов. – Ты высшее общество! Вон куда забрался, под самый потолок!
– А чего финны так париться-то любят?
– Кровь холодная.
– Финна – баня губит, ха-ха! А хохла – сало…
– А русского?
– Русского известно что. Она, стервь мутноглазая…
– Чеха – пиво!
– Интересно, что англичанина губит?..
– Американца, известно, жвачка.
– Англичанина-то? Туман…
– Пар! У англичан пар холодный…
– Кайф! Кайф!.. – хохотал, хлопая себя по груди, корреспондент.
Так они перехохатывались и перегугукивались под шлеп веников.
Варя выбежала, прорвавшись сквозь ту же чащу, на берег, где только что предавался самоубийственным мыслям Сергей.
Его не было.
Медленно она побрела назад…
– Что характерно, – говорит корреспондент, кусая бороду, – для Токио… это что полицейские там в часы «пик» меняются через каждые полчаса, чтобы забежать к себе в участок и вдохнуть немного кислорода из баллона.
– Маркс все-таки жил в девятнадцатом веке, – сказал Сергей Андреевич, – а вот что Мальтус создал свою теорию еще в восемнадцатом – поверить невозможно. Чистый воздух, рощи, птицы, редкие села, экипажи, маскарады, а он – о перенаселении.
