– Приеду… – шепчет, оттаивая, Варя.
Сергей Андреевич, отрешаясь от разговора, подчеркнуто счастливо вдыхая, подходит к родному дому по боковой тропке. Волнуясь, он отчасти любуется и самим собой, словно бы играет «возвращение блудного сына», словно кто-то его еще со стороны наблюдает (мы и наблюдаем…). Он нарочно медлит, может, таким способом «вычитая» из времени приезда парома разговор с Варей…
Незаметно, накинув плащ на чемоданчик, подмешивается он к толпе туристов, которую ведет, конечно же, Иван Модестович. В этот момент тот как раз заманивает туристов от клеток с зверьми в соседнюю дряхлую времяночку. Остаться незамеченным несложно: тот ничего не видит, токуя…
– А теперь прошу вас в наш музей… Он, конечно, скромен, но в нем вы найдете кое-что, что поможет вам уяснить, чем же, кроме разглядывания белочек в бинокль (кто-нибудь непременно хихикает), заняты работники заповедника… – Иван Модестович, гладко выбритый, седой, в свежей рубашке, суров и импозантен, его роль: человек, постоянно и непосредственно сталкивающийся с грозными силами природы.
Туристы набиваются в «музей». Здесь не повернуться. Несколько самодельных стендов, чучело филина, когтящее змею, ящик с бабочками, фотографии.
– Тут немножко темновато, сами понимаете, не Лувр… – говорит Иван Модестович, гордясь и боясь за свое любимое детище, готовый к отпору, если кто-нибудь посмеет согласиться, что это и впрямь не Лувр. – Но и тут есть редчайшие экспонаты. Вот, – Иван Модестович лезет под стекло стенда и достает плоский камень с двумя выщерблинками по краям, – пожалуйста, ни в каком музее вам не позволят подержать это в руках… Пожалуйста, передайте по кругу. – Иван Модестович смело, словно демонстрируя смертельный трюк под барабанную дробь, провожает взглядом камень, который бессмысленно вертится в руках туристов. – Это изделие человека каменного века! Мне удалось установить, что здесь, прямо на территории, где мы сейчас стоим, находилось стойбище древнего человека. То, что вы держите в руках, орудие охоты и рыболовства первого такого же, как мы, человека, кроманьонца… Взгляните на фотографию: правильные черты лица, прямая посадка головы… Этому «булыжнику», как изволил здесь сейчас кто-то выразиться… не менее тридцати тысяч лет! – Иван Модестович изучил этот эффект – пронесся девичий вздох «о»! – Чувствуете, как сразу потяжелел в ваших руках этот «булыжничек»?.. Да, возможно, это метательный снаряд, род первобытной пращи… но я скорее склоняюсь к гипотезе, что это грузило… Да, да, грузило! Орудие рыболовства… Сети, естественно, не могли сохраниться до наших дней…
Сергей Андреевич, блаженно улыбаясь, слушал из-за косяка эти речи, по-видимому, столь давно ему знакомые…
– А мясо для зверей вам как выписывают, по какой норме? – спрашивает пожилой турист.
– Я понял ваш намек, – с горьким вздохом понизил голос Иван Модестович, – это обыкновенная человеческая пошлость и неблагодарность – не верить в бескорыстное служение науке… Взгляните вот в это благороднейшее лицо! – На стене висела молодая фотография Екатерины Андреевны. – Это портрет основательницы, как вы изволили выразиться, «зверинца». Это человек подвига и бескорыстия… Должен вас огорчить и поправить: звери содержатся здесь исключительно для научных целей, и средства на их содержание до самого недавнего времени никакие не отпускались. Мы кормили их исключительно из собственных средств…
Вздох изумления, превышающий «тридцать тысяч лет».
Сергей Андреевич, не замеченный Иваном Модестовичем, покидает музей. Он идет к дому и уже видит вдали фигуру Екатерины Андреевны рядом с печкой. Он приближается, и вся игра в нем сходит на нет, неподдельная нежность освещает его лицо. Екатерина Андреевна не замечает его, чистит картошку.
Сергей Андреевич не доходит несколько шагов и останавливается.
– Ма-ма!.. – наконец разлепляет он губы, как в младенчестве, по складам.
Екатерина Андреевна встает, вот так, с ножом и картошкой, и смотрит подслеповато.
– Сереженька! – вскрикивает она. – Ну подойди же! Что-то у меня с ногами… – Она даже с недоумением посмотрела на свои разрезанные тапки. – Не идут…
И Сергей Андреевич бросается к ней на шею. Она так и обнимает его, с ножом и с картофелиной в руках, а он не догадался еще выпустить из руки чемодан.
Суровая наша молодость
Манит нас просторов горечью,
Разлуки полынной гордостью
И первая прядка с проседью… —
слышим мы самодельную песню. Туристы скрываются в тайге.
– Дай хоть потрогать тебя… – говорит Екатерина Андреевна изменившимся голосом и как раз отодвигая от себя Сергея Андреевича. – Ты на чем же приехал? – удивляется она, глядя в сторону парома, которого нет. – Похудел… Что же это я стою, дура! Ты что на меня так смотришь? Неужели я такая старая?.. Подожди, я сейчас…
– Мама, мамочка!.. – снова обнимает ее Сергей Андреевич.
Мы не видели ее такой…
Тихо.
– Сережа! Приехал, сынок… – подошел Иван Модестович. Они обнялись. – Ты прекрасно выглядишь. Возмужал, возмужал…
– Вы тоже прекрасно выглядите, дядя Ваня.
– Я что… – польщенный и растроганный, Иван Модестович старается подчеркнуть свой орлиный профиль. Они странным образом похожи, Сережа и Иван Модестович… – Я свое отжил. Теперь вы… – милостивым жестом он как бы уступает место. – Вы, молодежь, ищущая, дерзающая… Какие бараны! – вспоминает и готовно вспыхивает он. – Ты бы видел, какие бараны!.. «Булыжник». Представляешь, он сказал – про орудие каменного века! Это мне напомнило один презабавнейший анекдот, бывший в мою юность, когда я поступал в Горный корпус… Был у нас в группе такой же баран, по фамилии Пирамидальный. И вот профессор по минералогии, старый еще профессор, он всех еще «господами» звал, говорит: «А это что за минерал, господин Пирамидальный?» А тот, надо сказать, ничего не знает и отвечает, вскакивая и вытягиваясь в струнку, он бывший вахмистр был: «Булыжник, господин профессор!» – Иван Модестович смеется, смахивая как бы слезу.
Екатерина Андреевна сильно недовольна, ревниво посматривает на них.
– Опять вы, Иван Модестович, со своими байками! Сережа с дороги, вот и чемодан еще не поставил, а вы ему про какого-то Пирамидального…
– Вот ты, Катиш, не веришь. А действительно, такая фамилия.
– Сережа, пошли в дом… – наконец стронулась со своего места и засуетилась Екатерина Андреевна. – Переоденешься, отдохнешь с дороги… А ты, Иван Модестович, погоди, погоди… – отстраняет, как бы отбирая Сережу, Екатерина Андреевна. – Сережа устал, он только приехал. Он ведь не на день приехал. Ты на сколько приехал?..
Сергей Андреевич делает неопределенный жест.
Они идут к дому. Обиженный Иван Модестович отстает.
II. День
Сергей Андреевич, в джинсах и без рубашки, пластично развалился в шезлонге, подставляя солнышку свой белый торс, позволяя маме незаметно любоваться собой. Екатерина Андреевна присела рядом на ступеньку крыльца.
