– Голый, голый! – визжали девчушки. – Голо-голо-лого-ло! – сливались голоса.
– Где голый? Кто голый? – услышал Кирилл уверенный бас.
– Тьфу, пропасть! – сказал он в сердцах, схватил одежду и помчался в коридор одеваться.
«Вздумал тоже! Самоусовершенствованием решил заняться, – презрительно говорил себе Кирилл, путаясь в рукавах. – Я не ем больше мяса… Философию Льва Толстого собрался осваивать, языки изучать – подумать только! – издевался он. – Старомодность какую развел… Институтка! Красивее захотел стать… обольститель! Чтобы все оборачивались: “Ах, что за юноша…”
Да что такое самоусовершенствование? Суть физкультура. Занятие для кретинов. Разве в наше время – думать об этом! Жить надо. Надо жить. Просто – жить. И не строить себе глупых программ. “Пунктики” на бумажке записал. Еще дневнику не хватает завестись. Жить надо – есть, пить, вкалывать, любить. И никаких сложностей. Просто. Делать надо… Де-лать.
С-само-ус-с-совершенс-с-ство-ва-ва-ва-ние… – ругался Кирилл. – Самоусовершенствование и всяческая физкультура…»
И Кирилл пошел в столовую и наелся так, что гудело брюхо. Задержался у пивного ларька и выпил две большие кружки.
«Вот это да! Это славно», – грелся он на солнышке.
А когда направлялся к автобусной остановке, нос к носу столкнулся с Люсей.
– Что же вы нас забыли? – ласково сказала она.
– Да нет, что вы! – обрадовался Кирилл. – Я как раз собирался…
– Ведь у вас завтра день рождения. Вы ведь говорили? Или это не так? – заулыбалась Люся.
«Славная девка! Что это я напридумал себе…»
– Так, так, – подхватил он. – Как же, как же! Конечно, завтра.
– Так, значит, наш договор в силе? Мы вас ждем завтра…
– Обязательно, обязательно, – расшаркивался Кирюха. – А то даже обидно – день рождения… и без хорошей компании…
– А вы куда? Может, меня проводите…
– Да ведь мне на работу, – разочарованно протянул Кирилл.
– Так вы меня не проводите? – Люся кокетливо повела плечиком.
– Ой, Люся, не расстраивайте меня! Ей-ей, мне на работу. Я сам очень хочу…
– Смотрите, смотрите, как вам лучше… – увела взгляд Люся. – Ну, так мы вас ждем.
– Что значит – мы?
– Я и Валя.
– А Валя зачем?
– Она славная девушка. Очень хорошая. Она тоже очень хотела вас видеть.
– Зачем?
– Запишите адрес, это у нее.
«Здорово. Так и надо жить – брать обеими руками!» – приятно думал Кирилл, трясясь в автобусе.
По телу бегала кровь. В окно стучало солнце. За окном было весело.
В автобусе ехали все больше бодрые, жизнерадостные люди.
«А подругу… подругу как-нибудь сплавим».
Дождь
Проснулся поздно, а думал – рано. Спалось сладко.
Открыл глаза, и еще сладко дремала каждая мышца. Не то что не хочется шевелиться, а просто, кажется, невозможно.
Покойно.
И ровный шум. Будто кто-то плескает и плескает в окно ведро за ведром.
Вниз, вниз. Струйки, струи. Сплошь.
Как-то удивительно заторможенно и цепенело на душе. Так уже было. Был дождь. И так же словно никуда не нужно было идти или двигаться.
И, наверно, ничего не надо.
Дом обложен тихим компрессом.
Времени нет.
Как ни глянешь: серо и струи, струи – ничего не видать.
Ничего и не надо.
Вот такой дождь будет лить сто лет… Сто лет лежать и не двигаться.
Но так показалось, и чего-то стало надо, даже гораздо раньше, чем кончился дождь, а дождь перестал раньше ста лет.
Спустился вниз и остановился в подъезде. Плотным козырьком выгибалась на карнизе вода и спускалась, как занавес – целлофановая обертка.
А в подъезде не он один – люди. Тоже чего-то ждут.
А дождь не кончается.
А они ждут.
Цепенело смотрят, как выгибается на карнизе вода и тыщу раз падает занавес.
Смотрят. Доцент, их руководитель. Вахтер. Пара студенток. Мишка, оказывается, тоже тут.
И он, Кирилл.
– Льет, – сказал кто-то.
– Льет, – сказал вахтер. – Такой дождь помню только раз, в пятьдесят третьем.
– Да, льет…
– Какая сила природы! Какая мощь! – сказал доцент, делая благородное лицо и адресуясь к студенткам.
– Льет… Да, льет… О, льет… – запищали студентки.
– Вода, – сказал Кирилл.
И выпрыгнул, как нырнул.
– Ишь, молодежь…
А Кирилл прыгал через лужи. Но ботинки вмиг промокли. И было бесполезно что-либо предпринимать: луж не было – спускалась под гору, текла, журчала ровным плоским потоком вода. А сверху не капли – толстенькие трубки протянулись к асфальту. И вокруг молоко-туман – не видно. А что поближе, видно, как через неровное бутылочное стекло.
Да и особенно не посмотришь: барабанит дождь по башке, а с волос, а со лба – в глаза.
Дождь, в общем, теплый. Или тело горячее.
Все насквозь. Шевелятся живые освеженные мышцы, облепленные второй тряпичной кожей.
И хорошо, как лет десять назад, когда можно было выскочить голому в такой дождь, и прыгать, и вопить, месить ногами грязь и швыряться ею. А из-за дождя ничего не слышно, что кричат с крыльца взрослые. И не добраться до них, мелких мокрых лягушат, этим взрослым: взрослые трусят.
Хорошо. А смотреть по сторонам трудно – заливает глаза. А смотреть по сторонам вовсе необязательно. Под ноги. Ноги в воду: «Хлюп-хлюп!» Вода в ботинках: «Чавк-чавк!»
Смотришь под ноги: толстенькие трубки тянутся сверху, отпрыгивают от асфальта… И уже не поймешь, откуда дождь. Снизу? Сверху?
Дождь сгоняет людей под тент закусочной. Тент намок и протекает. Люди жмутся. От нечего делать берут пирожки и кофе. Получается очередь. Пирожки недожарены. Получается скандал.
Мужик, толстый, налитой угаром. На ногах держится. С ним приятель и две женщины. Это их женщины. Еще не хватало брать им кофе!
– Мы не хотим, – говорит он приятелю и женщинам. – А вы, если хотите, берите сами.
Женщины взяли. Тогда и мужик с приятелем взял.
– Нет, ты снеси их на кухню, – рычал мужик на продавщицу, – ты кого сырым тестом кормишь?
– Да я что… я получила такие… обращайтесь туда сами…
– Не-е-ет, ты продаешь – с тебя и спрос. Мы, может, детей кормим… Чем мы детей кормим? Надкусил – и брось. Добро бы три копейки стоил, а то – тринадцать! А гривенник еще заработать надо… Советский Союз – большой…
