Запрещенные приемы
Смена тянулась-тянулась… Тыщу лет… И все-таки кончилась. Вдруг.
Сразу лучше. Изжога поуменьшилась. Да и Коля – хороший человек. Теплее как-то от него.
И все равно плохо… И голова, и тело, и мысли. И глаз еще больше отяжелел.
Вот и общежитие. Кирюха выпрыгнул из автобуса.
«Расскажут хоть… Чего это вчера со мной приключилось?»
В вестибюле – зеркало. В зеркале – Кирюха.
«А глаз изменил окрасочку…»
Проскочил парень. Хороший парень…
– Привет, – сказал Кирюха, бодро вскинув руку.
«Что это у тебя с глазом? – спросит сейчас парень. – Ай да ты! Ну-у, ты наддал!» – покивает он с уважением.
Но парень проскочил молча. Как-то чересчур независимо. Чуть ли не презрительно.
«Вот это да… – подумал Кирюха. – Да что – меня и узнать уже невозможно?»
– Здрасте, тетя Клава! – сказал Кирюха, поднимаясь по лестнице.
– Ну и гусь! Хорош гусь! – пропела тетя Клава. – Да я с тобой не то что здороваться, а чего попросишь – не дам.
– Да что вы! – изумился Кирюха.
– И не прикидывайся. Пьяный, он всегда говорит, что не помнит, а об стенку небось головой не бьется…
– О чем это вы?
– Да все о том же. Еще ребятам спасибо скажи – замяли. А то бы… Тьфу ты, да я с тобой и разговаривать не хочу!
«Что за цирк? – недоумевал Кирюха, взбираясь выше. – Что за мистерия! Словно куда переселился – что-то потустороннее…»
Однако, хоть и мало что понял, когда входил в комнату, чувствовал себя как-то неуверенно.
– Приве-е-ет! – сказал он и сам удивился, как это у него жалобно получилось.
Молчание.
Все сидели, будто и не они ржали над чем-то, когда Кирюха был еще за дверью. Опущенные такие, похоронные лица.
«Что же это я так жалобно их поприветствовал? Кость им кинул? Может, я еще и не виноват вовсе… Теперь-то уж они почувствуют силу, отыграются…»
– Что вы, черти, приуныли? – попробовал поправиться Кирюха, но получилось и вовсе жалко.
«Отыграются…» – с тоской – даже не подумал – почувствовал он.
Однако не остановился:
– И повесили носы-ы-ы…
И замолчал, как подавился.
– Послушай, Кирилл, – сказал Мишка красивым веским голосом, – ты с нами не заговаривай, мы с тобой все равно говорить не будем.
«У-у-у! – прогудело бессильно в Кирилле. – Выгибается».
От злости он обрел дар речи.
– Послушай, Михаил, – сказал Кирилл в тон и потом уже не в тон: – Послушайте, вы! К чему такая торжественность? Может, кто мне объяснит, в чем дело? И при чем тут подпольные формы борьбы в виде бойкота?
– Ты сам все великолепно знаешь, – сказал неколебимо Михаил. Он явно взял на себя миссию и роль. Остальные сидели, опустив носы, не встревая. – Ты сам все знаешь, а тебя мы просим перейти жить к специалисту. Он тебе подходящая компания. Ты и так с ним больше, чем с нами.
«У-у-у! У-у-у!! – гудело все в Кирилле. – Гады! Так мешать меня с дерьмом».
– Идиоты… – прошипел он.
– Ты можешь нас оскорблять, – словно обрадовавшись, подхватил Михаил, – это нас нисколько не трогает. Но если ты хоть пальцем еще раз тронешь Виталика, будешь иметь дело со мной! – закончил он звонким пионерским голосом.
Кирилл посмотрел на Виталика. Тот сидел, как обычно, рохлей, распустив губы. А губы были пухлее обычного, и само лицо было пухлее. И на лице были невинность, скорбь и смирение. И два здоровых синяка было тоже.
– Ягненочек… В восемьдесят кило весом… – сказал Кирилл.
– Будешь иметь дело со мной! – еще звонче повторил Михаил.
– Ну и буду! – зашелся Кирилл. – Думаешь, побоюсь? Да ты же… ты же мизинца моего не стоишь! Да ты кто! Да ты что видел! Сопляк ты…
– Я уже тебе сказал: ты можешь оскорблять нас сколько угодно – нам все равно. И разговаривать мы с тобой не будем.
«Ишь ты – мы… – кипел Кирилл. – То же мне – мы!» Он посмотрел на кислого Витальку и на Сашку-волейболиста, который держался так, словно был и за Мишку и за Кирилла.
– А ведь разговариваете! – съехидничал Кирилл. – Вон сколько наговорили.
– Не бойся, не будем. И ты переедешь в другую комнату. Мы с тобой жить не хотим.
Виталька был кислый, а Сашка-волейболист сделал вид, что ничего не слышит.
– Никуда я не перееду! Общежитие не ваше… Мое право, – сказал Кирюха и бросился на койку, лицом вниз, чуть не рыча.
«Мишка-то, друг, первенства не поделил… Первым, гад, быть хочет. Ну, и пожалуйста. Больно нужно мне это стадо…» – переваривал Кирюха все, что не успел сказать. Слова, обидные, меткие, смертельные, бродили в нем и просились наружу. Все бы так им и сказал… Но было уже поздно. Все сидели, будто занимаясь своим делом, будто не замечая его. Виталька читал немецкую книгу. Сашка-волейболист зашивал спортсменки. Мишка сохранял чистое и гордое выражение лица. Кирюха все полыхал и полыхал и вдруг поймал себя на том, что ковыряет в носу. «Однако я немного успокоился… Да стоят ли они того?» Ему даже стало легче физически. Свежий и невесомый, как бывает после слез. Только в горле стоял комок, как бывает тоже после слез. Расплывчатые, беловатые контуры комнаты стали четкими и цветными. «Странно, – подумал Кирюха, – действительно белая ярость…»
«Ей-богу! Все было белым. Какой я бешеный!..» – уже восхитился он.
Но Мишка все-таки вел себя возмутительно. Он сказал что-то Витальке и громко и самостоятельно смеялся. Потом он принес чайник, достал хлеб, шпик…
«Откажусь от чая…» – приятно подумал Кирилл.
– Саша! Виталик! – кликнул Мишка. – Давайте чай пить.
«У-у-у! – опять загудело в Кирюхе. – Да что ж это он… Что ж он думает – я и жрать не хочу?! Или думает, что я, как крыса, буду тихо жевать корку в углу? Ошибаешься!» Кирюха полез под кровать, стал шарить в мешке и вспомнил, что ничего-то он не вышарит. Еще вчера днем они с Мишкой съели последнюю банку… И тут вдруг наткнулся на банку. Действительно, сгущенка! Вот это да! Откуда бы? Впрочем, сегодня он уже ничему не удивлялся.
И он проколол банку и тут бы ее всю и высосал, да приостановился, словно смакуя, и поставил ее на стул у всех на виду, соблазнительно развернув ее этикеткой.
Но Мишка все-таки не сдавался. Он привстал, пошуршал в кармане. Подошел к стулу, что стоял рядом с Кирюхиной койкой. Аккуратно положил что-то. Кирюха не повернул головы.
– Мы сегодня сдали бутылки, это твоя доля – шесть рублей, тридцать семь копеек.
«У-у-у-у!»
Все поели и снова занялись будто своими делами.
