сойдет волна, и кружево отлива
ракушку обнажит, медузы след ленивый
и водорослей клок… Попробуй, усмотри,
как прямизна крива и как прямое – криво.
Развитый локон линии модерна
природу отразил довольно верно.
Из-за фанерного листа средины века
нам видится яснее, чем тогда;
его начало – окончанье Человека…
И вянет под рукой фригидная звезда.
Мы утомимся этим предприятьем
и нежность ложную вручим рукопожатью.
Ах, то, что было, было навсегда!
Никто нам нашу ночку не распишет
и восклицания немого не услышит,
и то, что есть, – не будет никогда.
Лишь брякнет крышкой люк с фамилией купца,
похожей на фамилию отца…
и ве́нзеля литая закорючка напомнит (хоть сравнение примерно)
последнее наследие от pere’а —
ночную вазу или ее ручку,
которая исполнена так нервно!
Да, страшное отсутствие кристалла
есть жизнь! Но и ее не стало.
И нерва нить уныла и сера
напоминает дерево пейзажа,
петровски-мокрого, с названием «Вчера»,
«Сегодня» или «Завтра» – с вернисажа
«Бродячей» там, иль «Голубой Собаки»,
что писан позже, чем Бердслей или Сера,
но ранее, чем скрылось все во мраке.
17 сентября, Невский проспект
2. Ночная ваза —
есть стихотворенье,
что надо выводить, как уравненье…
X, Y, Z…
Икс с Игреком прогулку
затеяли.
Чтоб не столкнуться с Зетом,
пришлось им по другому переулку
назад пройти
(о, северное лето!
а Игрек, как назло, легко одета,
дрожит…
и дом свой не узнала сразу…) —
с возлюбленной все выглядит иначе:
и на углу,
так непривычно глазу,
Икс видит вазу…
«Я говорила, Зет вернется с дачи!..» —
отпрянув, плача
прошептала Игрек…
…Зет —
руки в боки,
как большая гиря, светился
за углом белее мела,
возмездием сливаясь с ночью белой,
безвыходный подсказывая способ,
как Игрек защитить,
и изо всех вопросов
и страхов —
на один:
«Ты любишь?» —
«О, всегда!» —
ответил облегченно
Икс Игрек.
Ряд отточий…
О, белая вода
волшебней ночи!
…Но,
между прочим,
Икс Игрек минус Зет
чему-нибудь равно…
Икс – Игрек получил,
Зет не вернулся с дачи,
а все равно
Икс, в виде сдачи,
с его собакою гуляет.
Сеттер Альфа
обходит с Иксом регулярно
вазу,
дабы обнюхать и присесть…
Икс Альфу ждет…
Закончить фразу
мы можем лишь изгибом
коварным вазы
из эпохи «мо —
дерн», был русский,
русский был модерн
в начале века.
И, может быть, само
собой, что к ночи
напоминает
ваза
человека…
Хотя – не очень.
17.09.1971,
Невский проспект
3. Ночной горшок
(Воспоминание о Рыбачьем)
Анне
И вот отлив… Среди мочалок тины
Выклевываю зерна янтаря.
Вдыхаю тлена запах непротивный
И время провожу свое не зря.
Бежав от суеты, системы и обид
В сень, мне любезную, – прекрасного пейзажа
в упор не вижу… Мне по силам вид —
Бутылки, поплавка, ракушки, пробки, скажем.
Мир за моей спиной, и мир вокруг меня,
И я в нем заключен, как следствие в причине,
Как выброшенный морем бытия
Тот янтарек. Как муха в паутине.
Последнее вниманье истребя
На гребешке волны, на донышке отлива,
Что мне найти еще внутри себя?..
Остановись! взгляни на гладь залива!
Там солнце и лазурь! Там парус и крыло!
Там не куриный – Бог! Там все, чем мы не нищи…
Здесь – лодочный скелет, обглодано весло,
Оборванная снасть, бочоночные днищи…
Здесь сон обуглился, как яви бахрома…
Ночной горшок слепит на солнцепеке.
Он бел, как кость, и чист, как смерть сама, —
В нем ничего ночного и в намеке!..
То тень иных богатств, наследственный настой
Из Стивенсона или Робинзона…
И я нашел горшок. Он полон пустотой.
И я забыл, что это погранзона.
«Стой! кто идет?» И ты встаешь как штык,
Как лист перед травой, стыдясь своей добычи.
Ты нарушать законы не привык
В одних трусах, средь знаков и отличий.
Они тебя простят, они тебя поймут,
Они отпустят, лишь прогонят с пляжа…
Лишь посмеются… даже не пугнут,
А ты придешь домой, и ты на койку ляжешь…
И будешь думать ты о том же, все о том,
Что есть и есть они, а нас как будто нету,
Что жизнь свою на берегу пустом
Нельзя воспринимать за чистую монету.
15 августа, Невский проспект
Баллада 7 августа
Однажды, поссорясь с женою,
Я вышел в сердцах на крыльцо
И долгою рыжей струею
Рыл землю, подъявши лицо.
Во время ж, пока я мочился,
Меж сосенкою и столбом
Пронзительный знак мне явился
На фоне небес голубом.
Увидел я зарево в клетку,
В небо когда взглянул:
Паук свою рваную сетку
На уровне глаз натянул.
Солнце садилось меж сосен…
Медленно я понимал…
Рыцарь! монах! крестоносец!..
Как он ее обнимал!
Серою лапкой за шею…
(Слабеет любительский стих…)
Плечистый, головкой своею
В груди ее страстно затих.
Толстая, нежная… С лепетом
Сник ее робкий протест.
И вот покорилась с трепетом.
И вот он ее уже ест.
