– Пирамида жизни?.. – удивился Сергей Андреевич. – Какой поэтический термин!
– Но совершенно научный. Примитивно объясняя, это последовательность, в которой все живое поедает друг друга. Скажем, птица поедает жучка – она находится выше его по пирамиде жизни…
(Забавно, что, сидя на полках, каждый сообразно своей выносливости, они имитируют своего рода пирамиду…)
Екатерина Андреевна вспомнила о забытой свече и вернулась в «лабораторию».
Она увидела распахнутый сейф и ужаснулась.
– Совсем обезумела, старая… – приговаривала она, ища ключ. Обнаружила на полу склянку… посмотрела на полки…
– Боже…
Она искала на полке яд и не находила.
– Варя!.. – охнула она. И бросилась из сарая.
Мысль о том, что это именно Варя, безукоризненно настигла ее, как крокодил жертву…
Луна окончательно взошла и осветила все своим ядовитым светом. Лохматые, похожие на зверей, рваные тучи пожирали луну и выплевывали. То ли луна мчалась, прорываясь сквозь апокалиптическое столпище облачных чудовищ…
Екатерина Андреевна не нашла, где обычно, лодку. Мгновенно возник у нее образ Вари, увозящей на тот берег склянку с ядом…
Екатерина Андреевна озиралась вокруг – никого.
– Сережа! – шепотом звала она, задыхаясь на бегу.
Перед баней, не вполне осознавая преграду, на которую наткнулась, она остановилась. Чуть отдышалась и нерешительно приотворила дверь в предбанник.
Диспут до того раскалился, что был слышен из парной.
– Обязательно надо человеку, – гремел директор, – верить в какую-то высшую силу! Вот теперь верят в пришельцев из космоса, в более разумную, спасающую нас цивилизацию. Это тот же самый механизм веры…
– Но это научно доказано! – звонко кипятился Иван Модестович. – Как не верить? Баальбекская платформа, восьмивалентный столб, статуя острова Пасхи…
Старуха со стоном зажала уши ладонями, замотала головой, как от наваждения.
– Сережа! – закричала она и забарабанила в дверь. – Сережа!
Перепуганный Сергей Андреевич тут же выскочил, заворачиваясь в простыню.
– Что такое?! – испуганно спросил он.
– Варю… Варю надо спасать! Она пропала!
Сергей Андреевич облегченно рассмеялся.
– Ну, я-то думал…
– Ты не понимаешь. Она украла у меня яд!
– Мама, опять вы с нею за свое… Прятки, подслушивание, яд… Хватит!
– Как можешь ты так говорить!
– Мам, ты успокойся. Я тебя уверяю, ничего с твоей Варей не будет.
– Ты не знаешь, в каком она была состоянии…
– Поверь мне, я не в лучшем, – постыло сказал сын. – Успокойся и не преувеличивай. Иди домой. Могу я наконец домыться! – вспылил он. – С ней-то ничего не будет, а я простужусь! – воззвал он к материнским чувствам и скрылся, решительно и бесповоротно.
– Господи! – простонала старуха. Перед ней опять возникла стена, преодолеть которую женщине не дано.
Она бросилась на пристань, трясла глупую цепь, на которую Харитоныч запирал паром.
В отчаянии металась она по парому. Над тем берегом неслась луна.
Варя подошла к освещенному дому. Неистовствовал самовар. Никого.
В сарае тоже никого не было.
Грохнул гром. Волновались звери. Метались волки; топтался олень, держа луну в рогах; вставала на задние лапы, царапая сетку, Зинаида.
Екатерина Андреевна пробовала взломать цепь каким-то сучком. Тот сломался.
Она сбежала с пристани и почувствовала себя плохо.
Медленно добрела до дерева (до того самого облюбованного ею кедра) и, прислонившись к стволу, медленно сползла на землю. Так сидела, отдыхала.
– Неужто душу живую сгубила?.. – прошептала она.
Сознание ее мутилось.
Звери чуяли, выходили из себя…
Варя быстро и целеустремленно направилась к бане. Она повторяла за Екатериной Андреевной ее путь… И точно так замерла перед дверью, вдруг наткнулась на невидимую преграду. Ей это показалось забавно. Она прислушалась.
– А что вы скажете про фрески в Югославии, – волновался корреспондент, – на которых Христос изображен в летательном аппарате? Там – отчетливая ракета в разрезе, и сопла, и реактивная струя…
– Все в кучу… – сердился директор. – Обыкновенные утки.
– Я в этих пришельцев, конечно, не верю. Но я читал Писание, и там есть довольно странные вещи, вроде бы подтверждающие версию о Христе-космонавте…
Это был голос Сергея Андреевича.
Варя усмехнулась этим словам и побрела от бани прочь.
Екатерина Андреевна сидела у того же дерева. Ей показалось, что подошел Иван Модестович.
– Ну, прощай, Иван Модестович! Правда, я твой век заела? Опоздала для тебя умереть?..
Иван Модестович молчит, и это уже Сергей Андреевич.
– Он говорит, Сережа, что ты меня не просил, чтобы я тебя родила… Так ли это? Разве это наше с тобой дело?..
Сергей Андреевич молчит, и это уже лейтенант, опаленный, в каске, с гипсовой рукой наперевес, как с автоматом.
– Мама! – говорит он.
– …и Ангелу Лаодикийской церкви напиши… – декламирует Сергей Андреевич.
– Что такое «Лаодикийской»? – спрашивает Харитоныч.
– Сам не знаю, – говорит Сергей Андреевич. – Красиво. Я ведь воспринимаю это просто как стихи.
– Наверно, что-то вроде районного отделения, – сказал Степанов.
Хохот.
– Лаодикийской… А что дальше? – поинтересовался Степанов.
– Знаю твои дела; ты ни холоден, ни горяч; о, если бы ты был холоден или горяч!
– Что – еще плеснуть? – спросил сверху вконец запарившийся Харитоныч.
– Ох! – смеялся директор. – Ну, плесни! Чтоб погорячее.
Сергей Андреевич обвел взором это странное сооружение из клубов пара и всклокоченных, распаренных лиц.
– Хароныч! – спросил он, усмехнувшись. – А ты не перевез ли нас уже…
– Красиво… – вздохнул корреспондент. – Читайте, пожалуйста, дальше.
– Но как ты тепл, а не горяч и не холоден, то извергну тебя из уст моих… Это в переводе, – пояснил Сергей Андреевич. – У меня американское издание.
– На самом деле, надо полагать, «изблюю…» – сказал директор.
– Не перебивайте! – воскликнул расчувствовавшийся корреспондент.
– Ибо ты говоришь: «богат, разбогател и ни в чем не имею нужды; а не знаешь, что ты несчастен и жалок, и нищ, и слеп, и наг».
