– Ты уже второй человек за последнюю неделю, который так открыто, наивно говорит мне о моем одиночестве. А, может, я не одинока?
– Одинока, одинока, – тут же подсуетился Генка. – Я знаешь, как одиноких вижу?
– Ну, как? – вздохнула я. Ведь сейчас не избежишь каких-нибудь скабрезных подробностей.
– Да вот так! Вижу и всё! – подбоченился не готовый к остроумной импровизации Генка. – По голодному взгляду.
– Стыдно, Гена, говорить общими местами. Тебя полстраны слушает, а ты не можешь с ходу отбрить ненавистную коллегу.
– Ладно-ладно, ребятки! – Лёня чмокнул меня в ухо и попытался дотянуться до Генки, чтобы и его похлопать по спине. – Все умные слова в эфире, пожалуйста.
…Эфир – редакция – полить строманту – три страницы научно-популярного журнала о новостях физики и биологии – чашка сублимированного кофе за столиком у стеклянной стены с видом на Крылатский мост… Эфир – редакция – не забыть полить строманту…
Мне радуются, меня хвалят, у меня теперь даже берут интервью благодаря радио… Мне, в конце концов, платят… А мне не хватает чего-то самого главного. Потому что человеку всегда чего-то не хватает, это необходимое условие развития нас как вида? И причина вечной неудовлетворенности каждого из этого вида в отдельности. Да нет, ну как же! А разве не бывает очень утомленных, плохо ухоженных, но абсолютно счастливых многодетных родителей? Я даже как-то давно брала интервью у такого семейства. За исключением старшего сына, подростка, стеснявшегося своего потертого костюмчика из прошлого века, все казались крайне довольными жизнью вообще, наполненными спокойной, постоянной радостью. И когда я спросила: «Что бы вы заказали внезапно свалившейся на вас фее?», они долго смеялись, переглядывались, подталкивали друг друга и в результате заказали новую крышу на свою старую дачу. И тачку-самоходку, родом из Японии. И еще чтобы у самой маленькой сестры и самой поздней дочки больше не было аллергии на шоколад. Потому что другим обидно – им тоже не дают…
Я ухожу, ухожу от одной, очень определенной и простой мысли, а меня как будто подталкивают, ведут. Кто? Что меня ведет? К мысли, что какая бы самодостаточная я ни была, успешная, везде привечаемая, но мне лично для счастья этого не хватает.
Ночью мне приснился папа. Папа стоял грустный, в потертом вельветовом пиджаке, которого у него никогда не было, скрестив руки на груди, и смотрел на меня, прислонившись к какой-то темной стенке. Мне очень хотелось заглянуть в проем двери, туда, за стену, что там. Я пошла, но папа меня остановил, качая головой.
– Нет-нет, – сказал он, – тебе туда не надо смотреть, там ничего нет.
– Но, папа, мне же интересно увидеть – что такое «ничего»… – Я попыталась пробежать мимо папы.
Он поймал меня за руку.
– Там – ничего. Поверь мне. Всё – здесь.
– Здесь у меня нет ничего, папа! У меня нет детей, у меня нет ребенка, от меня ничего не останется здесь!
– А от меня осталась ты, – улыбнулся папа и на моих глазах ушел в эту открытую дверь.
А я стояла и никак не могла сделать шаг, чтобы догнать его. И сказать ничего не могла.
Я проснулась вся в слезах и еще долго плакала, лежа в кровати. Ну женщина же я, в конце концов, даже если мне жизнь и не позволяет быть ею до конца. Значит, я имею право на слабость, имею право поплакать, по крайней мере, когда меня никто, кроме папы, не видит. А папа точно видит, он всегда приходит ко мне во сне в те моменты, когда в жизни совершается что-то непонятное.
Да, у папы была я. А у меня кто? Щеночек чихуахуа, которого я могу купить себе по Интернету? Вот закажу сейчас, не раздумывая, и мне привезут маленького, пушистого, глупого, который будет бегать по квартире, тявкать… Я буду с ним разговаривать, как с сыночком. И окончательно сойду с ума. Мне ведь и так часто намекают на мою неадекватность миру и его обитателям.
Половинка не дается тому, кому она не нужна. Это сказала я или кто-то, кто еще умнее меня?
От насмешливой мысли слезы как-то прошли сами собой. Хотя, конечно, обидно. И до слез, и без слез – по-всякому обидно. Кто-то беременеет, как деревенская кошка, не зная, куда деваться от ежегодно возникающей в организме новой жизни, ненужной, лишней, новой клетки, которая через пять лет уже весело бежала бы по квартире, не тявкая, а рассуждая о том, о сём, требуя любви, моей любви, которая на сегодняшний день никому – ни единому человеку в мире! – не нужна…
Я знаю, так бывает. Включается мощная программа воспроизводства, включается на максимум и затмевает всё, затмевает разум. Ведь если позволить себе думать об этом, остановиться уже трудно – я просто обычно не позволяю…
Да, какой бы умной я ни была, тот, кто меня придумал, был умнее. Ему надо было, чтобы таких, как я, было много, и он заложил в меня основной инстинкт. Не спаривания, нет, размножения. Если бы мне сейчас сказали, что для того чтобы по моей квартире тоже побежал маленький, смешной, доверчивый, похожий на меня, мне нужно, например, отрезать кусочек руки и из нее выращивать этого маленького, я бы с радостью согласилась.
А если я не перестану об этом думать, то точно сойду с ума. И стану похожей на гнома Тихогрома из старинной сказки, которую каждый народ рассказывает, по-разному называя этого несчастного гнома. Он не хотел ничего, кроме маленького, тепленького комочка, которого родила молодая королева. Когда я в детстве читала эту сказку, я была абсолютно уверена, что гном Тихогром, или Рампельстилтскин, хотел новорожденную малютку съесть, поэтому помогал королеве делать из соломы золото и так добивался своей награды. Но теперь мне почему-то кажется, что у него были на то совсем другие причины. Гномы ведь бывают только мужского рода? Гномочек никто и никогда не видел? Ни в одной старинной сказке гномы не бывают детьми? Гномы всегда мудрые, умелые или ловкие коварные, но они – старые? Они жили почти что вечно. Но не могли размножаться, вот в чем дело.
Может быть, я – гном? Не сказать ли сегодня об этом в эфире? Вот будет радости у Генки.
Или, может быть, если говорить серьезно, все дело в том, что я не верю в Бога? Большинство земного населения верит – хоть в какого, пусть похожего на нас, или же неизвестно на что или на кого похожего, но всесильного и всемудрого. Которому Известно. Который Знает и Может. Может то, чего не можем мы. И всё и про всех знает. То есть он имеет на все ответ. То есть ответ этот где-то есть. А вот я – не верю. И не уверена, что о нас кто-то думает на звездах или где-то между ними. И что есть кто-то, знающий все. И что где-то у кого-то есть тайные ответы на все мучительные вопросы нашего бытия. Не верю – и поэтому мне так одиноко на свете? Я одна, я чувствую свою слабость, ограниченность своего разума, такой небольшой запас жизненных сил, я знаю и чувствую конечность своей жизни на Земле. И не верю, не могу, не получается верить, что будет еще какая-то жизнь, вечная, другая. Не будет ее. Я знаю физику, читаю журналы, я стараюсь успеть за быстро развивающейся наукой, я хочу вместе с ними заглянуть за ту таинственную грань вспоротого нашим разумом пространства, где все как-то не так, как у нас, здесь… Но ведь именно физики признаются, что чем больше они узнают, тем меньше понимают в общем строении мира.
