Глава 42
Сначала появился пес. Прибежал, обнюхал меня молча, сел рядом, потом лег. То ли сторожа´, то ли охраняя. Я не решилась погладить его, хотя очень хотелось. Ведь именно такой я всегда представляла свою собаку. Умной, спокойной, веселой, очень верной. Будет ли она пуделем или доберманом-пинчером, или же кем-то еще – дело десятое.
Потом пришел он. Ничего не спрашивая, как будто бы совсем не удивившись, что я здесь, в его доме, подошел ко мне, обнял, погладил по голове, что-то проговорив, но я не разобрала, что. Но точно что-то такое, от чего хочется жить и жить, и смеяться, и ждать далекого лета, и радоваться наступившей за ночь зиме, бежать по чистому, только что выпавшему легкому снегу в осенних сапожках, чувствуя тонкой подошвой холодную землю.
Потом как-то сразу появились дети, двое. Мальчик рос быстрее и становился похожим на него. А девочка, милая и тихая, играла рядом со мной, взглядывая на меня глазами моей мамы – серо-зелеными, круглыми, как будто всегда чуть удивленными, но в отличие от маминых – очень спокойными. Потом появился еще ребенок, и еще…
Я лежала в разложенном кресле и смотрела, как две птицы расхаживают по ветке дуба за окном.
Так не бывает. Потому что так не бывает никогда. И сны мне снятся о том, чего никогда не будет в моей жизни. И судя по снам, я очень несчастный человек, хотя сама этого не сознаю. Ведь я именно этого хочу? Именно этого мне не хватает? Верного пса, любящего мужа, троих или четверых детей.
А если этого нет, значит, моя жизнь пуста и бессмысленна.
Да нет! Вовсе нет. Мало ли что приснится!
Я встала и быстро оделась в холодной комнате. Да, что-то не очень у меня получается с печкой. И вообще… Не пора ли домой? Писать глупости, глупости же говорить. А я, вероятно, другого не умею. Если бы я пошла работать в школу, например, в Калюкине, если бы меня взяли, – чему бы я могла научить детей? «Дети, не пишите глупостей и не болтайте ерунды, как мы с Генкой Лапиком»? Так они мне не поверят. И никто не поверит, даже если я всё это брошу. Решат, что сошла с ума от одиночества.
У меня остался один день неожиданных осенних каникул, которые я сама себе устроила. И надо употребить его во благо.
Я быстро умылась, выпила вкусного климовского кофе – то ли кофе у него какой-то особый, то ли вода здесь такая, то ли просто мне все мило в этом доме. Съела вчерашнюю булочку. Не торопясь. Всё мне казалось – вот как бы сейчас было в добром сказочном фильме – стукнет калитка, залает пес. Молча улыбаясь, войдет он … В самый-самый последний момент, когда она, то есть я, уже собралась уезжать, уже поняла, что ничего не будет…
Так. Надо бы аккуратно перекрыть воду и то ли закрыть, то ли открыть заслонку в печке… Нет, печь лучше оставить в покое. Интересно, обнаружит ли он, когда приедет сюда, что здесь была я? Ночевала, лазила у него по сусекам в поисках сахара, пила кофе из большой чашки, на которой написано «Жене от мамы». Может, дать ему какой-то знак? А какой? Подумав, я вырвала из блокнота листочек и написала: «Женя, я приезжала. Но тебя не застала. Лика». Или «Целую, Лика»? Да нет, ведь я не знаю, с кем он сюда приедет. Лучше просто «Лика». Мало ли зачем какая-то Лика приезжала. Может, она приезжала брать интервью. Хотя все, что мне интересно в нем, я уже узнала раньше.
Узнала, как хорошо сидеть, прижавшись к его плечу, растворяясь в странном, новом для меня ощущении. Когда стираются границы твоего «я», когда собственно «я» становится не таким уж и важным. Когда чьи-то другие эмоции, желания, даже мысли мгновенно становятся и твоими тоже…
Узнала, как остро, как желанно может быть чье-то прикосновение. Просто прикосновение к твоей руке, щеке. Как начинается от этого во всем твоем существе движение каких-то новых, других, неизвестных энергий. Как пропадают все звуки, все краски, как остается только его голос, его тепло, его желания, наполняющие и тебя.
Вот это все я узнала в те три нереально далеких июньских дня. А об остальном я могу и сама написать. Во что он играл в детстве, этот бывший космонавт, пишущий теперь хорошие детские книжки? Да какая разница? Я не спрашивала. Написала – в футбол и шахматы. Кому это интересно? Вот о его одиночестве я написала – это людям интересно. Еще бы. Такой привлекательный человек – и один. Я сделала тогда для статьи очень хорошую фотографию Климова – он быстро обернулся на меня и получился очень живой, искренний взгляд. Я еще тогда удивлялась – а что же он так весело на меня смотрит? Наверно, понял, что попалась птичка в сети. Разве не смешно?
Разве не смешно, что я, успешная мажорная журналистка, высокооплачиваемая болтунья, абсолютно самодостаточная, влюбилась, как юная школьница? Я не способна влюбиться. Мне давно никто не нравится. И я не хочу влюбляться. Мне это мешает. Я начинаю думать о глупостях и совершать глупости, как все влюбленные люди. До свидания, сеанс связи окончен, мой милый космонавт! Жаль, что вы в свое время не полетели в космос. А то бы не уехали с горя в глушь, а меня бы к вам не прислали. Узнавать – каково это – сидеть в глуши и сочинять сказки об эльфах и гномах, стараясь не думать о том, что полжизни уж точно гонялся за химерами. Крутился на тренажерах, ел всякую ерунду, сто раз отрабатывал разгерметизацию корабля, чтобы так никогда и не узнать, что такое настоящая невесомость и как это – когда в окне – черная пустота. И сегодня, и завтра, и послезавтра. Как не слушаются руки и ноги после возвращения на Землю, каким острым и резким кажется обыкновенный воздух, как тяжело дышать, как тяжело поднять себя, как долго привыкает организм к обычной пище… Вот к этому вы готовились полжизни, но так и не узнали. И очень расстроились. Ушли от мира, на время. А тут я – как нельзя кстати…
Какими, в сущности, глупостями занимается человек в своей жизни. Мало ли каждый из нас учился тому, что никогда ему не пригодилось? Вот я, скажем, учила на журфаке французский и испанский языки. Испанский забыла напрочь, даже элементарный разговор поддержать, боюсь, не сумею. На французском кое-как объяснюсь. А сколько сил затрачено! Я уж не говорю о всяких вспомогательных дисциплинах, мучительное напихивание которыми в результате создает новую личность, а именно – человека с высшим образованием. Которого, кстати, я всегда четко определяю. Даже если образование так себе, ни шатко ни валко, кое-как и кое-где получено, а вот что-то меняется в человеке за четыре-пять лет учебы, общения с преподавателями, насильного постижения нужных и ненужных предметов.
Итак, я – человек с хорошим высшим образованием, спокойный, умный, по здравом размышлении ухожу. Я уезжаю. Я закрыла дверь на висячий замок, постояла на крыльце. Подышала, посмотрела по сторонам. На дуб, на бочку, на небо, на первые упавшие листья… Ну как же все-таки здесь хорошо! Как хорошо… Как не хочется уезжать отсюда в суету московской жизни! Почему же им всем, сотням тысяч провинциальных девочек и мальчиков, – хочется? Потому что у них нет того, что есть у меня. И они мечтают это получить. Славу, деньги, хорошую интересную работу.
Ведь я ругаю свою работу с точки зрения вечности, с точки зрения монаха, сидящего высоко в тибетских горах и смотрящего на хорошо спрятанную от простых глаз гору Кайлас – гору бессмертных мудрецов и высшей мудрости, которая открывается не всем, а лишь посвященным. А с точки зрения обычного человека у меня – великолепная, интересная, востребованная специальность. И, главное, я в ней – востребована, да еще как. Стоит лишь открыть сейчас телефон и прочитать восемнадцать сообщений. «Лика, завтра эфир в 17.00. Тема – старые московские дворики и новые московские дворники. Надеюсь на тебя. Леня». «Лика, завтра берешь интервью у Трофима, подготовься, пойдет главной темой в декабре». «Лика…» «Лика…». Ведь я нужна? Я в чем-то даже незаменима. Что же мне еще требуется?
