Нужен ли мне ключ? Да, пожалуй. Я устала с дороги – по МКАДу ехала долго и по Ярославке тоже долго. И по городу уже хожу прилично. Я бы выпила чаю в тепле. Дом, правда, холодный… Но можно затопить. Затопить печку в чужом доме? Почему нет? Это ведь не совсем чужой дом.
Я развернулась и отправилась к дому Климова. Вот сейчас и проверим – что там мне говорят голоса, правду или нет? Ключик должен быть… справа, да, справа. Внизу, под крыльцом, справа, должен висеть один ключ на длинном и не ржавом гвозде. На новом гвозде с большой блестящей шляпкой. Может, я это видела? Может, Климов при мне его туда вешал? Нет, не вешал. У него была одна большая связка ключей, с брелоком в виде мехового кубика. Я все еще хотела спросить, откуда у него такой эскимосский сувенир. И не спросила.
На секунду я приостановилась у калитки. Я правильно поступаю? Да, правильно. Я так же легко скинула крючок с внутренней стороны калитки. И прошла к крыльцу.
Справа, под лестницей, не было ни гвоздя, ни шурупа, ни болта, ни какого-нибудь крючка, на котором мог бы висеть ключ. И ключа, соответственно не было.
Я постояла несколько минут, глядя на величавый – иного, попроще, слова не подберешь – дуб, стоявший почти посреди двора, но ближе к забору. Как спокойно и достойно он собирается в осень, а потом на покой, в зиму. Чуть тронуты золотом края листьев, ровная, как будто подстриженная крона… Так, а все же что с моими голосами и интуицией? Наврали? Или что-то напутали? А если… Я быстро вернулась к крыльцу. Ну да, точно.
Слева под крыльцом, именно в том месте, которое я представила себе, висел ключ – не справа. Слева. На длинном, не успевшем заржаветь гвозде с новенькой блестящей шляпкой. Хорошо. Помехи в телепатической связи, так, вероятно, это называется. Чуть-чуть недослышала.
Смешно, почему вполне современный дом запирается на большой навесной замок, пусть даже и немецкий, с хитроумным устройством. Ладно, так нравится хозяину и, пожалуй, нравится мне. Как и старая бочка во дворе, насобиравшая за свою жизнь столько летних и осенних дождей, столько снега за разные зимы – и морозные, когда ее распирало ото льда, и слякотные, темные, когда с неба все текло и текло что-то неопределенное, дождь с тут же тающим снегом. Нравится, как и большая березовая метла, с которой так ловко управляется хозяин всего этого скромного великолепия, приобретший за быстро пролетевшие летние месяцы легкий мифологический дымок вокруг своей личности. Что-то я, кажется, придумала о нем. Что-то, чего не было. И не могло, видимо, быть.
Я открыла легко разомкнувшийся замок, оказавшийся вовсе не немецким, а нашим, изготовленным в Калуге. Вошла в дом, скинула ботинки, прошла в комнату. Чисто, аккуратно. Интересно, он сам убирается? Я вот убираться не очень люблю. Особенно вытирать пыль. Протерев двадцать пятую книгу от пыли, я начинаю тосковать о своей как-то не так сложившейся жизни, протерев шестидесятую, впадаю в полное уныние, понимая бесполезность всего сущего и себя, в первую очередь.
Единственный способ вернуть себе радость жизни и бодрость духа – срочно прекратить вытирать пыль и заняться чем-нибудь по-настоящему нужным. Пересадить цветок, дописать статью, даже приготовить что-нибудь на ужин. Но только не тереть пыль, безуспешно пытаясь уничтожить эту параллельную форму жизни на Земле – таковой мне кажется пыль. Откуда иначе может она взяться в полностью запертой квартире с герметичными окнами? Если только это не самовоспроизводящаяся небелковая жизнь? И эта жизнь, судя по всему, вечная, в отличие от нашей.
Да, в доме холодно. Дом держит ночной холод, не выпуская его. Зачем? Может, ему так лучше, в холоде ведь все лучше хранится, дольше живет. Это мы, неразумные, рвемся к теплу и солнцу, сжигая свою и без того хлипкую сущность, ускоряя все обменные процессы в организме.
Я с сомнением подошла к печке-камину. Ведь здесь есть какая-то хитрость. Что-то надо отвернуть, что-то закрыть или, наоборот, открыть… Нет, наверно, не получится. «Получится», – сказал мне Климов. Голоса? Да нет, это он на самом деле сказал в прошлый раз, когда я пыталась топить эту печь. И под его руководством получилось, правда, было много дыма вначале. Еще есть, конечно, газовый котел, затопить – и сразу станут теплыми батареи по всему дому… А зачем мне тепло во всем доме? Я погреюсь у печки и уеду. Чаю только выпью и, пожалуй, разок взгляну на озеро со второго этажа.
Глава 41
Что-то где-то упало внизу. Упало и покатилось. С тонким, мелодичным звуком. Так падают хрустальные рюмочки – с последним прощальным звоном. Нежно и тонко звякнула – и больше ее нет, той маленькой бесполезной рюмочки, из которой два раза в жизни пили рябиновую настойку. Или капали второпях остро пахнущую спасительную валерьянку, в самый последний момент заставляющую бешено стучащее, выскакивающее из груди сердце биться чуть помедленнее…
Спускаться вниз страшно. С чего вдруг рюмочке выпасть из большого запертого буфета, покатиться по полу, звеня и прощаясь со своей долгой, но глупой жизнью? Кто-то должен был открыть шкаф. Но я заперла входную дверь. Значит, кто-то проник в окно. Ведь на окнах нет решеток, да и во двор может легко войти любой, так же, как когда-то вошла я. Вошла и осталась. Кто-то поднимается по лестнице, тяжело и неотступно. Господи, куда же мне спрятаться… А если это Климов? Если он думает, что в дом проникли воры? Проникли и спят у него на кровати. Или он вовсе не один, а как раз на эту же кровать собирается пристроить сейчас какую-нибудь симпатичную особу, из космического медперсонала, скажем, или даже начинающую космонавтку… Я нащупала под кроватью тяжелое деревянное сабо, в которых хожу по дому – для уверенности и тепла, в них никогда не бывает холодно и ног не замочишь. Кто бы ты ни был – вор ли, Климов ли с космической медсестрой или без, я тапочек этот дубовый брошу, потому что от страха дрожать больше нет сил!..
Я проснулась от холода. Печка давно потухла или просто не разгорелась как следует, а я как-то, незаметно уснула в большом кресле перед ней. На второй этаж я так и не дошла. Как-то мне неловко было забираться в чужую спальню. Не думаю, что кто-то там спал у Климова после меня. Почему-то думаю, что никто не спал. Почему-то я в этом просто уверена. Но все равно…
Так что же это звенело во сне? И с чего я придумала какие-то деревянные сабо, которых у меня отродясь не было… Нет, были! Как же! Я вдруг четко вспомнила светло-рыжие сабо, с оранжевыми и желтыми цветочками по бокам, старательно нарисованными чьей-то не очень умелой рукой. Мне их подарили на день рождения, на седьмой или на восьмой. А я плакала, потому что на день рождения не дарят сабо. Потому что я хотела куклу.
У меня была кукла, или даже две, но я хотела новую, красивую, с волосами, которые можно было бы расчесывать, с закрывающимися глазами. Я видела такую у одной девочки. Или не куклу, а хотя бы какую-нибудь игрушку, пусть медведя или слоника. А мне подарили сабо. И мама с отчимом загадочно шептались, прежде чем достать сабо из зеленого шуршащего мешка. Я даже думала, что там кто-то живой – шевелится и шуршит. Хомяк, ежик или – неужели! – маленький пушистый котенок…
А лежали они – кломпены, тяжелые деревянные голландские башмаки, которые отчим по случаю купил на ярмарке народного творчества. Башмаки оказались страшно неудобными, но мама месяца два заставляла меня их носить, для исправления плоскостопия и, вероятно, характера, дурного, – не ма-ми-ного! Потом я спрятала один башмак за штору и уложила сверху старые газеты и журналы, которые, увязав веревочкой, хранил там отчим.
