И что из того, что он не позвонил и не написал пару слов? Вообще ничего не написал… А я села и приехала. В конце концов, я просто приехала. Я, может быть, подыщу там себе домик на берегу озера. И куплю его. И буду приезжать три раза в год. Да, так я и скажу ему, если почувствую, что зря приехала. Я просто приехала, потому что мне понравился этот городок. Я хочу о нем написать. Или рассказать радиослушателям. Им будет очень интересно, как живут люди в двухстах пятидесяти километрах от Москвы. А живут они совсем по-другому. Получают в месяц семь тысяч рублей, если очень повезет, не имеют в городе травмпункта и спешат в магазин за хлебом, когда его привозят на шатающемся грузовике, на котором кто-то еще при старом режиме написал синей краской «Хлеб» и нарисовал улыбающегося поваренка, твердо уверенного в том, что, когда он вырастет, хлеб, как и всё, будут раздавать бесплатно – коммунизм же! Спешат, едва заслышав знакомый скрежет дряхлого грузовичка, за свежим хлебушком, потому что потом не будет никакого.
Я въехала в Калюкин и остановилась. Вышла подышать. И тут же заставила себя сесть обратно в машину и ехать дальше. Невозможно обманывать саму себя. То есть возможно, но от такого обмана становится очень тошно.
Пока я ехала по городку, в душе моей неожиданно стало очень спокойно. Было уже десять утра. Все, кто собирался на работу, уже дошли. На улицах было почти безлюдно, мало машин. Несколько мам с колясками да пенсионеры, неторопливо бредущие в магазин и в аптеку. Погода была на редкость для конца сентября теплой. Если снимать фильм про то, как одинокая журналистка находит свое позднее счастье, – не придумать лучше. Такое подкрепление основной мысли. И в природе, и в жизни – запоздалое тепло, которого уже не ждешь. И как же оно ценно, как нужно, как почти невозможно…
И не позвонил он просто потому, что побоялся наткнуться на мое вежливое «Как дела? Ну, пока, звони, не пропадай!» Я же суетный житель бешеного мегаполиса, я нахожусь в самой круговерти глупостей и суеты. И пишу, и болтаю на радио, и ношусь по городу. Какая уж тут романтика! Вот и все. Другой причины у него не было.
На улице Коммунистической, на которой в доме семнадцать живет самый лучший детский писатель, самый лучший кулинар, самый милый и обаятельный мужчина, какого я встречала за последние двадцать пять лет, не было вообще никого. Ни бабушек, с сомнением проводивших бы взглядом мою московскую машину, красную, нарядную, – машину, на которой доставлять бы невесту на смотрины, ни собачек с хозяевами, ни даже просто бездомных собак. Пустая безлюдная улица. И издалека заметный рыже-коричневый забор, сквозь который виднеется тот самый прекрасный в мире дом, где я хотела бы провести оставшуюся половину своей жизни.
Просыпаться на втором этаже, смотреть на озеро и завтракать, улыбаясь сидящему напротив меня самому чудесному, самому нужному, самому понимающему человеку. Понимающему и меня, и всё вообще. Ему ничего не нужно объяснять, больше вообще не нужно болтать, вышучивать, обсмеивать всех и вся. Не надо врать, притворяться, не надо говорить дуракам, что они умные. И даже не надо говорить, что они дураки. Ведь дураков вокруг меня больше не будет. Будет он и… И, может быть, судьба мне подарит еще кого-то? Маленького, упитанного, румяного, веселого, до боли любимого, кому буду нужна я каждую секунду. И чьи шаги, слова, мысли, желания, радости и печали будут нужны мне больше, чем сама жизнь?..
Я остановила машину напротив дома, заеду потом, не буду гудеть на всю улицу, чтобы мне открыли ворота. Я – это все-таки я, а не машина, которой нужен парадный въезд. Я прекрасно и с удовольствием войду в калитку, поздороваюсь с Пятьдесят Вторым. Уверена, что он не станет меня обгавкивать. Что он тоже уже давно все понял. И наверняка ждет меня. Так же, как его хозяин.
Калитка была заперта изнутри на крючок, но я легко скинула его. Пёс, как я и думала, не залаял.
Двор был аккуратно подметен. За ночь упало несколько листьев. Очень красиво. Не начать ли фотографировать, чтобы потом сделать фотоотчет для собственного журнала: «Радиоведущая и журналистка Лика Борга приехала к своему лучшему другу в милый провинциальный городок, чтобы остаться там навсегда».
Я прошлась по двору. Как же все-таки здесь хорошо! Великолепный воздух, красота. Неужели можно вот так жить круглый год, наблюдая, как опадают листья, сметая их по утрам большим негнущимся веником из березовых веток? И видеть в окне, как падает снег на твои собственные деревья, растущие вместе с тобой, потом как на них появляются ранние почки, как набухают, как лопается первая почка и появляется бледно-зеленый листочек, нежный, влажный от наполняющих его соков жизни…
Так, ладно. И где же пес, который ждет меня так же, как его хозяин? Пса не видно. Я прошла к крыльцу. Собственно, я это видела уже давно, просто очень не хотела верить своим глазам. На двери висел большой современный замок, вероятно, немецкий, очень практичный и стильный, покрытый оранжево-черным пластиком. Такой же замок, только побольше, висел и на воротах со стороны улицы. Просто я сразу решила его не замечать.
Ставни на окнах дома были открыты. Если бы хозяин уехал надолго, он бы, наверно, закрыл большие старинные ставни… Наверно.
Я обошла вокруг дома. В прошлый раз не было большой старой бочки. А может, было много зелени, и я просто ее не видела. Зачем хозяину дома бочка? Он собирает в нее дождевую воду для полива? А зимой ее распирает ото льда, и она поскрипывает ночью, тревожа чуткий сон верного пса…
Так где же вы оба, верный пес и его хозяин? Поехали на рынок? Купить гуся, свежего творога и капусты? Или к старой учительнице? Да, скорей всего именно к учительнице. Надо посмотреть лодку.
Я прошла на задний двор и спустилась к озеру. Вот она лодка, стоит, аккуратно привязанная у маленького домашнего причала. И вообще все так аккуратно, ничего не валяется, нет никаких оставленных вещей, которые можно убрать вечером или завтра.
Я разрешила, наконец, трезвым мыслям прорваться сквозь погранзаставу моих нелепых чаяний и надежд.
Его нет. Он уехал. Взял собаку, запер дом и уехал. Я ведь даже не знаю, куда он мог уехать. Есть ли у него квартира в Москве или Звездном городке, где он проработал много лет. Я вообще ничего о нем не знаю, кроме того, что было три месяца назад. Кроме того, что он понимает все без слов. Что он смотрел на меня так, как много лет никто не смотрел. С нежностью и восхищением. Что мне понравилось в нем всё. Как он говорит, как молчит, как улыбается, как спрашивает меня о чем-то одними глазами и как отвечает, не произнося ни слова. Понравилось, как он пишет, как рисует, как готовит, как ходит, как ведет лодку. Мне показалось, что это моя потерянная половинка. Но ведь это показалось мне. А этого мало.
Хорошо. И что же мне делать? Не уезжать же в Москву сразу. Пойду прогуляюсь по городу, может быть, зайду к учительнице Климова, если найду ее дом.
Я походила еще по двору. Села на большую лавку под дубом. Дуб еще не начал желтеть и облетать. Дубы держатся до самого последнего тепла и до первого настоящего холода. Сдаются последними. Хорошо у себя во дворе иметь такой старый крепкий дуб, с толстым стволом, за которым пряталось не одно поколение ребятишек, пышный, ветвистый, в его тени так приятно сидеть в жаркий день и теплый вечер – это знали все, кто жил в этом доме.
