– Кузовом! – радостно подсказал Генка.
А я только развела руками. Действительно, не о моем же недюжинном интеллекте он рвался известить нашу аудиторию.
– Правда? – обрадовался наивный радиослушатель.
– Неправда, – засмеялась я. – Мне скоро сорок лет, у меня дурной характер и я очень хочу выйти замуж. Желательно за умного человека. С хорошим генотипом и благородным лицом.
– Гм… а… – радиослушатель слишком долго мялся, пытаясь остроумно отреагировать на мой ответ, и его отключили.
– Лика хочет выйти замуж за меня, – подхватил тему, не растерявшись, Генка, – а я вот что-то, глядя на нее…
– Тебе отключить микрофон? – спросила я его в эфир, хотя, разумеется, никак не могла бы этого сделать, разве что встать, пройти через всю комнату, обогнуть стол, наклониться и выдернуть шнур из входа.
Я увидела напряженный Генкин взгляд и поняла, что именно такую картинку он и увидел. Смешной человек.
– Смешной человек Гена боится, что я лишу его стабильного заработка и престижной работы. Он знает, что нет ничего опаснее энергичной одинокой сорокалетней дамы с острым языком и скверным нравом. Да, Геник?
– Оу, йес! – ответил Генка и с облегчением откатился от стола – выпускающий звукорежиссер пустил положенный музыкальный блок.
– Слышь, Борга, а ты что, правда, хочешь замуж? – Генка смотрел на меня прищурившись и был похож сейчас на большого, глупого, одуревшего от пива и недосыпания за компьютерными пулялками подростка.
Я пожала плечами.
– Тебе я не буду отвечать.
– И почему?
Я посмотрела в Генкины глаза. Мутноватые белки, с трудом удерживающийся в твоих глазах взгляд.
– Мне скучно с тобой разговаривать, Ген. Ты очень неискренний человек.
Генка хрюкнул, чавкнул, что-то еще попытался изобразить лицом и губами. Но, похоже, его задели мои слова. Значит, все-таки я думаю о нем хуже, чем есть. Раз его можно задеть подобными словами.
В рубку заглянул редактор:
– Лика, ну, жди теперь шквала звонков. Такая интересная тема!.. Ведущая знаменитой волны хочет замуж…
– Я поговорю на эту тему, если кто заинтересуется, – кивнула я. – Мне тоже интересно. Только дураков не надо.
– Надо поумнее, с хорошей шевелюрой и спортивной осанкой, – подсказал Генка.
– Стабильная работа, здоровая психика, навыки серьезного чтения и – категорически! – отсутствие вредных привычек, – продолжила я.
– А московская прописка в низкоэтажном элитном доме в Центральном округе? И счет в надежном банке?
– Генотип, Геник! Хороший генотип! При чем тут этажи и банки? С генотипом можно уехать на Алтай и там быть свободной и счастливой…
– Пока климакс не припрет! – закончил за меня Генка, чем-то очень недовольный.
– Друзья, вы в эфире, – махнул рукой нам режиссер. – Можете озвучить еще раз ваш разговорчик? Три, два, один, поехали!
Я действительно хочу замуж? Я ведь искренне ответила тому человеку. Так проще – говорить искренне, чем лукавить, если, конечно, твои слова не обижают собеседника. Мой собеседник, похоже, лично обижен не был. Да и остальные слушатели тоже.
После того разговора мне пришлось пропустить несколько эфиров, потому что звонящие хотели говорить исключительно на тему моего гипотетического замужества, а еще более – на фривольную тему причин моего желания. Ведь запретов в современной культуре почти нет, границы между тем, о чем можно думать, а о чем следует говорить вслух, стерты.
Мне иногда страшно подумать – а что будет дальше, еще через сто лет? Или не будет ничего? И снятие запретов, безумие сегодняшнего дня – это лишь эсхатологический прорыв? В никуда, в тот самый последний день, в который можно все? Totentanz, Пляска смерти, сюжет которой так увлекал поэтов и художников, особенно немецких, во все времена.
Нет, о конце света думать невозможно. Если он наступит, меня, несмотря на мою активную жизненную позицию и честный взгляд на мир, все равно тоже не спросят. Лучше о замужестве. Представим, что конца света на моем веку не будет.
Итак, действительно, зачем мне замуж? Это зов моей бедной плоти, годами лишенной постоянного мужского участия? Или души, тоже лишенной мужского внимания? Но я же не выйду замуж за тридцатилетнего – скорей всего, мне не о чем будет с ним говорить. А мужчины старше сорока… Мужчины так отвратительно стареют. Эта постоянная озабоченность потерять потенцию… Хотя понятно. А что остается от многих мужчин, когда орган размножения и общения с противоположным полом слабеет? Остается непроходимая глупость, беспомощность, несостоятельность, болезни, неприятные и часто неприличные, о которых и поговорить-то толком ни с кем не поговоришь, а также и сожаления об упущенном или, хуже того, – упреки остальному миру.
Климов не звонил ни разу с того дня, как я уехала. Я, наверно, ждала звонка. Ждала и ждала, пока моя поездка не стала казаться мне моей собственной выдумкой. Мало ли я придумывала и приукрашивала в жизни? Так не было ничего этого. Ни ботанического сада, ни прогулки по озеру, ни старой учительницы. Ни позднего чая на веранде, остывавшего быстрее, чем я успевала его отпивать, ни большого окна неправильной формы на втором этаже, в котором покачивались ветки высокой березы, ни раннего молчаливого завтрака утром, когда я только успевала что-то подумать, а Климов кивал или улыбался, качая головой. Это я все придумала для статьи, чтобы читателям было интереснее. Всё, точка. Только статью написала о другом…
– Борга! – шеф слегка привставал на носки и вразнобой размахивал руками – очевидный признак того, что он очень нервничает. – Что, что? Сосредоточься! Очень мало времени!..
Я понимала, что он это говорит скорее себе. Почему он так нервничает? Ага, понятно. Ищет Верочку, которая разок явилась на работу, и он тут же послал ее на невыполнимое задание, потребовавшее, видимо, от бедной девочки столько сил, что она, не справившись, пока больше не появлялась в редакции.
– Позвони Верочке, вместе будете писать…
Я вздохнула. Если я сейчас скажу то, что мне хочется сказать, он взовьётся, раскипятится, потеряет нить разговора.
– Ок, – мирно кивнула я.
– И не привыкай, кстати, к этим вот… – шеф с отвращением покрутил руками перед собой, – «ок», не «ок»… Что за выражения? Так! «Реконструкция московских районов послевоенной застройки»! Поняла? Огромная тема, красивая, сложная. Два дня на проработку, так… завтра напишешь, послезавтра мне. И про немцев, про пленных немцев обязательно напиши, сейчас очень актуально. Что-нибудь пусть такое слезливое проскочит, вроде того, что тоже люди, душегубами были по принуждению, а дома´ вон какие нам построили – на века. И название соответствующее придумай – что-нибудь шикарное, умное, ну, ты сама все знаешь.
Я удивленно взглянула на Вячеслава Ивановича. Он не шутил, говорил совершенно серьезно, при этом все так же качался на носках и потряхивал руками, как будто хотел освободить мышцы после тяжелой физической работы. А, вот! Неожиданно я уловила его мысли. Как хорошо, что все-таки это случается лишь выборочно. Если бы я слышала такое постоянно… Только недавно я пыталась отговаривать саму себя от бесплодных надежд на запоздалое замужество. И рассуждала о проблемах стареющих мужчин.
