Неужели я собираюсь использовать этот внезапный дар в своей обычной, не самой чистой и не самой гуманной профессии? Ловить мысли человека, сидящего напротив и доверчиво собирающегося рассказать о своей жизни так, как о ней должны знать другие. Тяжелую наследственную болезнь назвать травмой на горнолыжной трассе, очередного богатого любовника, женатого и беспринципного, – верным другом, провал и крах карьеры – временным отходом от дел… Рассказать и самому почти поверить в это.
Человек здоровый и взрослый обязан уметь лукавить, это способ существования в социуме. Мы живем с мифами и сказками, внутри этих сказок – о себе самих и о других. По-другому невозможно. Иначе одни передерутся от взаимных оскорблений, другие – зачахнут от тоски и осознания собственной несостоятельности.
Встреча с Климовым зарядила меня, вероятно, такой силы положительной энергией, что Герда при встрече даже подозрительно на меня взглянула.
– С тобой всё в порядке? – напрямик спросила она.
– Более чем, – кивнула я, не в силах отвести глаз от маленькой девочки, стоящей у открытой двери в самом конце огромного зала для приемов, который у Герды в доме заменяет, как я понимаю, нормальную уютную гостиную. Хотя, возможно, где-то в большом доме и есть гостиная, только мне, человеку чужому, войти туда пока не предлагают.
Герда заметила мой взгляд и нервно обернулась.
– Лизанька! Что, детка? Ты что-то хотела?
Девочка, никак не реагируя на ее вопрос, не отрываясь смотрела на меня. Потом вдруг подбежала к бабушке, по-детски обняла Герду за ногу, туго обтянутую фиолетовыми лосинами, и стала рассматривать меня уже вблизи.
– Лиля! – Герда крикнула куда-то в глубину дома. – Вот бестолочь молдавская, а! Нянька наша, – нехотя объяснила она мне.
Я не успела удивиться, зачем Герде молдавская няня, – неужели во всей Москве не нашлось для девочки порядочной русской женщины, как Герда продолжила:
– Кандидат наук, по-французски говорит лучше, чем по-русски, сказки ей рассказывает в оригинале…
Я сдержала вздох. Ведь всех тех, кто написал нашу трепетно оберегаемую классику и создал не только основы русского литературного языка, но и целую череду основных мифов о русской загадочной душе, русской неизбывной тоске и непредсказуемости, их всех воспитывали французские гувернантки и немецкие дядьки, разве нет? Так как можно сегодня запретить родителям и бабушкам хотеть, чтобы их русским детям сказки рассказывали по-французски кандидаты наук, пусть даже и молдавские?
Я не стала уточнять у Герды, кто же рассказывает внучке в оригинале русские сказки, потому что Лиза вдруг отпустила бабушкину ногу, шагнула вперед и потянулась ручкой ко мне. Я присела перед ней. Она тут же потрогала прядку моих волос.
Герда, кажется, хотела что-то сказать внучке, но под моим взглядом неожиданно промолчала. Лизанька же подержала мои волосы и отпустила. И внимательно, долго стала рассматривать мое лицо, как будто там было нарисовано что-то очень интересное. Рассмотрев, отвернулась и пошла обратно к двери, точнее, к высокому проему в стене, объединяющему две части парадного «зала».
Повинуясь непонятному чувству, я обогнала девочку и снова присела перед ней на корточки. Лиза замерла. Я очень осторожно протянула к ней руки. Я слышала, как Герда сзади то ли крякнула, то ли охнула, но говорить она ничего не стала, сделала пару тяжелых шагов и остановилась. Я взяла Лизу на руки, и она не сразу, но обняла меня холодными ручками. В огромном зеркале на стене я увидела Гердины глаза, в которых ужас и возмущение были смешаны с полной растерянностью. Я сделала ей быстрый знак и прошла с девочкой через круглую застекленную террасу в сад.
Там Лиза вдруг оживилась и показала мне рукой на какое-то дерево. Мы подошли к нему. Девочка упорно тянула ручку и показывала мне на высокую ветку. И я увидела. Я увидела то, что было в гнезде, хотя до него было метра два. Только вот откуда знала это Лиза? Ведь именно у нее в голове был образ этого гнезда, в котором уже и не пищали, а только еле-еле дышали три серых, растрепанных, несчастных птенца.
– Сейчас, я поняла. Сейчас мы что-нибудь придумаем. А куда девалась их мама, ты не знаешь?
Почему же, девочка знала и это. В соловьиху из пневматической винтовки попал ее собственный папа, а его пес, беломордый питбультерьер с маленькими красными глазами и дрожащей розовой пастью, принес ему окровавленный трофей, перекусив по дороге шею птички своими страшными кривыми зубами, которыми он давным-давно хочет изгрызть бедную маленькую Лизу…
– Да ты что, Лизанька! – я подумала, что лучше всего называть девочку так, как привычно звала ее бабушка. – Собаки вовсе не грызут девочек…
Лиза испуганными глазами посмотрела на меня. Ну, конечно. Как же не грызут! Ведь я сама писала о бойцовских собаках, внезапно нападающих на своих хозяев и их детей. А Лизину соседку укусил пес ее же сына. Соседке, правда, не четыре годика, а семьдесят шесть, и ее много врачей увозили в больницу, и очень громко плакала ее внучка, Лизина подружка. Бывшая подружка, потому что теперь она не хочет дружить с Лизой, раз та перестала разговаривать и отвечать на вопросы. И не отдает Лизе ее большой прыгающий мяч с ушками, за которые можно держаться и прыгать по дорожке в саду. Она спрятала его где-то в своем саду, за большой беседкой, а Лиза даже и сказать никому ничего не может.
– А давай пойдем сейчас за мячом? Отберем его у твоей подружки. Как ее зовут? – это я спросила зря.
Лиза вдруг попробовала пошевелить губами. Личико ее напряглось, тонкие губки побелели от напряжения, но звук, раздавшийся через мгновение, был больше похож на тихий свист, чем на человеческий голос.
– Да ладно! – быстро сказала я и прижала к себе девочку. – Я совершенно не хочу знать, как ее зовут! Кому интересно, как зовут такую жадную и вредную девчонку! Давай-ка мы попробуем спасти наших птенчиков, они ведь хотят есть и пить… А потом пойдем за мячом. Да?
Девочка, уткнувшись в мои волосы, кивнула. Я спустила ее с рук и огляделась в поисках какой-нибудь лестницы или скамьи, которую можно было приставить к дереву. И увидела Герду в окне террасы. Она стояла близко к нам, но даже не выходила в сад. Мне всегда раньше Герда казалась умной женщиной, несмотря на ее боевой репертуар и манеру одеваться, как на бал к Екатерине Второй.
Совершенно некстати заиграл мобильный телефон. Не знаю почему, но постоянное нахождение «на связи» со всем миром, с любым желающим задать мне любой вопрос в любое время суток стало меня крайне раздражать. Но отключая телефон, ты берешь на себя ответственность за то, что не успела, вовремя не узнала, не поддержала, не приехала по чьей-то просьбе – потому что дозваться тебя было невозможно. И я телефон не отключаю, хотя в отпуске, наверно, можно это делать, хотя бы ночью.
И сейчас самая невинная мелодия моего телефона заставила маленькую Лизу вздрогнуть. Когда она прислушалась, то мелодия ей не понравилась совсем – может быть, девочка знала ее, или же ей просто было обидно, что я спустила ее с рук и вместо продолжения нашего тихого разговора о птичках и мяче сказала громко и отчужденно:
