Виски все сжимало и сжимало. Я подумала, не попросить ли у Верочки кофе, как вдруг внезапно поняла: его же надо просто – сжечь! Облить забор коттеджа бензином, залить монтажной пеной замки у двух калиток в заборе и у гаражных ворот, и еще… Еще можно бросить горящую паклю прямо во двор. Дом с одной стороны стоит так близко к забору… Деревянный дом загорится быстро! Заполыхает быстрее, чем кто-то успеет сообразить, вызвать пожарную службу… Беременная жена со своим огромным пузом будет долго спускаться по длинной изогнутой лестнице со второго этажа… Не успеет она дойти вниз! Не успеет! И Елик будет метаться внутри горящего дома, смотреть, как языки пламени окружают его дом, кровавым фоном заслоняя привычный вид на сосновый лес и церковь Троицы…
Помолись, помолись, Елик, тебе не выбраться из этого дома, где ты так подло врал, так унизительно заставлял девочку, любящую тебя больше своих родителей, больше жизни, больше самой себя, изображать из себя проститутку! Ты будешь кричать от боли, как кричала она, когда ты сказал ей эти ужасные слова, за которыми нет ничего – пустота и бессмысленность… Все бессмысленно, когда возьмут твою душу грязными руками, покрутят туда-сюда, рассматривая и посмеиваясь, и бросят за ненадобностью, вместе с пустыми бутылками и очистками от колбасы, в мусорное ведро.
Ты именно так поступил, Елик! И ты должен теперь сгореть. Есть же какая-то справедливость в мире! Почему ты делаешь так больно и продолжаешь хорошо жить при этом, сытно кушать, сладко спать, ненароком наступив на тонкую беспомощную шейку, так доверчиво прильнувшую к тебе, и не услышав, как хрустнула сзади и переломилась эта не нужная никому теперь жизнь…
А когда приедут пожарные, им останется только поливать обгорелый остов дома и кирпичные столбики забора. Помнишь, как ты первый раз привез ее сюда и сказал: «Вот, любовь моя, хочу, чтобы ты ходила здесь всю жизнь своими нежными ножками и радовала меня…»
Ничего не останется от тебя, ничего! И не родится у тебя сын, которого ты, оказывается, так ждешь! Зачем ты тогда возил сюда девочку, зачем мучил ее, если и не собирался разводиться с женой, зачем врал, зачем учил всяким гадостям, зачем, зачем…
Я с трудом очнулась от внезапно навалившейся на меня картины и резко обернулась к тихо сидящей сейчас на диване Верочке. Бледные губы ее были плотно сжаты, глаза смотрели в одну точку перед собой, и лишь тонкие ручки непрестанно перебирали что-то в воздухе, словно она пыталась, не глядя, разобрать какие-то перепутавшиеся нити…
Я подошла и села перед ней на корточки. Верочка равнодушно взглянула на меня и отвела глаза.
– Тебе сколько лет? Двадцать?
– Восемнадцать, – бесстрастно ответила Верочка и вдруг, набрав полную грудь воздуха и задрожав, разрыдалась. – Я не знала! Я ничего не знала! Он говорил… А на самом деле… И у меня ведь… Но я не буду… Нет! Он говорит, но я не… Как я скажу маме?!.
Верочка захлебывалась от слез и говорила невнятно и путано. Но я все поняла. Сидя рядом с ней на корточках, я чувствовала в ней вторую жизнь. Чувствовала тепло, тяжесть и беспомощность этой новой маленькой жизни.
Я пересела на диван и обняла девочку.
– Не плачь, пожалуйста. Вот у меня нет детей. И мне очень плохо от этого. А у тебя будет. Зачем тебе еще какой-то дурацкий Елик? У тебя молодые мама с папой, они будут рады малышу, он для них будет как ребенок.
– Ты что? – Верочка аж задохнулась. – Им нельзя ничего говорить! Они даже не знают, что я с ним… что я не девушка…
– Конечно, – кивнула я. – Ты живешь одна, Елик снимает тебе квартиру просто так, и мама с папой ничего не знают. А даже если так? Узнают.
– Они меня заставят… – Верочка затряслась от слез.
– Не заставят, – покачала я головой. – Нет. И ты не сделаешь этого. Будет у тебя малыш. Прелестный, чудесный, похожий на тебя, будет тебя любить. Будет расти, удивлять тебя, радовать… Будет держаться за тебя ручками много-много лет… И забудешь ты Елика, как будто его не было. Уверяю тебя.
– Откуда ты знаешь? – вскинулась Верочка.
Действительно, откуда я знаю? Я улыбнулась:
– И про пожары всякие забудь. Не наше это дело.
– Никто его тогда не накажет! Все несправедливо! Он так и будет жить! Всё сходит ему с рук, мне рассказывала домработница, у него до меня тоже одна девушка была, потом плакала ходила, а он ее выгонял…
– Все несправедливо, – кивнула я. – Так устроен мир. Но ты не наведешь в нем справедливости, тем более таким способом. Ты можешь спалить его дом, у тебя получится, я уверена. Но тебя посадят в тюрьму на пятнадцать лет, и твой малыш родится в тюрьме, у тебя его заберут, и он будет расти без тебя.
– Меня не поймают! – Верочка подняла на меня почти безумные глаза.
– Обязательно поймают. Хотя я верю, что ты все очень хорошо придумала. И, кстати, советую тебе все это записать. Получится интересный рассказ. Твой дядя с удовольствием пристроит его напечатать – не у нас в журнале, так в другом месте. Ты сочинения хорошо в школе писала?
– Плохо, – вздохнула Верочка.
– Тем более. Получится оригинальный рассказ, не похожий на другие, не банальный.
– А… – Верочка хлюпнула носом, высморкалась в мокрую истерзанную салфетку и вдруг спросила: – А как его начать?
Я засмеялась:
– Да так и начни:
«Я подошла к забору, стараясь не попасть в свет фонаря, и достала плоскую канистру бензина. Резкий запах ударил мне в нос. Как странно все-таки пахнет бензин. Чем-то не существующим на земле и давно забытым… Капля бензина попала мне на сапоги. Когда я покупала сапожки, модные, похожие на маленькие тупые топорики с тусклыми медными пряжками в форме неправильных сердечек, я еще не знала, что скоро, очень скоро приду в этот дом совсем с другой целью…»
– Я запишу? – покорно спросила Верочка.
– Запиши, – кивнула я. – Только оденься сначала.
– А дальше там что будет? – Верочка все же встала и потянулась за розовым пушистым свитером, валявшимся на кресле.
– Дальше героиня подожжет дом и, когда он загорится, поймет, как ужасно она поступила.
– И спасет всех?
– Не думаю. Скорее, будет стоять и смотреть на пламя, поглощающее в себя все ее обиды, разочарования, беды…
– А потом?
– Потом – суп с котом! Сними-ка этот свитер!
– Почему? – Верочка погладила мягкую шерсть, нежно обтягивающую ее маленькую неразвитую грудку.
– Потому что тебе в нем себя жалко. У тебя есть что-нибудь… нет, не черное… желтое или красное? Раз уж тебе так хочется огня.
Верочка подошла к большому шкафу и распахнула его.
– Вот, мама мне купила модный комплект, но он мне не нравится, агрессивный очень.
– Для поджигателя как раз сойдет! – усмехнулась я. – Надевай, надевай, посмотрим…
