Таня с Ваней сидят прямо позади Ириных родителей – в темноте Таня достает из рта хорошо пожеванный бабл-гам и аккуратно приклеивает его к пышной шевелюре Ольги Бирюковой-Герман. Ира выходит «танцавать» – как настоящая балерина, в пачке, в белых колготках, через которые со второго ряда видны темные пятна синяков.
Так-то хватит уже вспоминать о детстве! Еще и сны эти, бесят.
Таня просыпается от вопля телефонного будильника. Мама с Левой собираются на ежегодный слет байкеров. Мама поправляет прикид перед зеркалом. Лева мнется в дверях:
– Тань, точно с нами не поедешь?
– Не поеду. Чего я там не видела? Привет, бабуся.
– Девчонки, счастливо оставаться, – Лева целует свою маму – Батаню и треплет Таню по голове.
– Вы осторожнее только, – просит Батаня, крестит в воздухе сына и его жену.
Мотоциклы ревут за окном, как быки. Дыр-дыр-дыр, и уехали.
– Батаня, как думаешь, Лева жалеет, что у него нет своих детей?
– Вот те раз, – огорчается Батаня, – а ты ж чья?
– Ну, ты понимаешь, о чём я, – сердится Таня. – Лева женился на маме, ты стала моей бабушкой. А ты не жалеешь, что у тебя нет своих внуков?
– Ох, Танька, допросишься ремня с такими вопросами!
– А мама говорит, что в юности к ней подруливал один знаменитый бас-гитарист. Но мама его не любила. Знаешь, Батань, я жалею, что она его не любила. Сейчас это был бы мой реальный папа. И я жила бы в Москве.
– Нужна тебе эта Москва! У них там людей – как грязищи. Все потные, скачут, ругаются. Сами уж не рады своей Москве.
– Батань, ты мне лучше скажи, может один человек типа во всём быть лучше другого?
– Может, – говорит бабушка. – Но только до поры до времени. Потом все равно он начинает в чём-то уступать. Вот взять меня и Томку Черкасову. Мы с детства были закадычные подруги, а потом я поступила в музыкальную школу. И Томке стало ни жить, ни спать, она тоже пошла в эту школу. Но я училась на высший балл, Шопена со слуха играла и пела так, что у людей голова кружилась. А Томка перебивалась с двойки на тройку, и от ее песен у малышей животики болели. Потом я пошла в цирковое училище – захотелось в воздушные гимнастки. Томка – за мной. Стоит на манеже – коротенькая, толстая, как пенек, и пытается растяжку сделать. А я над ней пролетаю, лечу, как птица!
– Батаня, ты не звездишь?
– Честное комсомольское, – говорит бабушка. – И так у нас было до выпускных экзаменов. Томка сдала их с трудом, половину оценок просто выревела – слезами да соплями взяла. А я – золотая медалистка.
– Батаня, покажи медаль!
– Потерялась, когда я на БАМ ездила. Ты лучше слушай, что дальше было. После училища твоя бабусенька блестяще поступила в институт, а Томка провалилась на экзаменах и пошла работать в лабораторию, где делают анализы.
– Фу, гадость, – говорит Таня.
– Не фукай! Разная бывает работа. Томка мечтала стать врачом и поэтому выбрала эту. И там, в лаборатории, познакомилась с молодым доктором – Евгением Галилеевым. Ты, наверное, слышала про него?
– Это типа тот Галилеев, у которого мегаклиника? – удивляется Таня.
– Да, тот самый, – гордится бабушка. – Томка вышла за него замуж, родила троих детей и между делом окончила медицинский институт. Сейчас работает в Германии по контракту. И Галилеев вокруг нее вертится. А я вот…
– Ну а что ты? – вскидывается Таня. – У тебя такой Лева! И я у тебя есть, и моя мама! Да ну эту Томку с ее Галилеем!
– Ну да, – вяло соглашается Батаня. – Это я тебе к чему рассказываю, Танечка. Во всём быть лучше другого не получится – как ни старайся. Пойдем, что ли, почайпьем.
Вечером Таня засыпает и видит реальный сон: себя такую, на цирковой арене, толстенькую и в трико, – а над ней пролетает на качелях под куполом Ира Герман с синяками на ногах – она такая, короче, в белом халате, а в руках у нее банка с анализами.
Концерт в филармонии – это Ира играет с оркестром. Она в строгом платье, с пышной косой, лежащей на спине ровно, как второй позвоночник. Дирижирует папа, мама с милостивым видом сидит в первом ряду.
Ира играет Шостаковича. Шостакович был бы просто счастлив! Мужчина в сером костюме первым вскакивает с места, поддергивая брюки, орет «браво». Ира недовольна.
– Я взяла не ту ноту. Один раз! Но все слышали! Папа, ты слышал?
Папа с виноватым лицом человека, который не умеет врать:
– Ну да, слышал. Ирочка, я должен тебе сказать – у тебя, с этой нотой, получилось лучше, чем у Шостаковича! Если бы он слышал, он бы понял свою ошибку!
– Глупости, Ираида, – подытоживает мама. – Ты играла блистательно! Не самоедствуй! Сейчас мы едем в ресторан – директор пригласил отметить выступление.
В гримерку входит директор филармонии, тот самый мужчина в сером костюме, потирающий ладошки:
– Превосходно! Я даже не думал, что у вас такой талантливый ребенок!
– А почему вы так не думали? – искренне удивляется папа-Ростропович.
Директор тушуется, сочно прикладывается к ручке мамы-певицы.
– Ираида, тебе сегодня надо пораньше лечь, – говорит она. – Завтра спектакль в детском театре.
– Мама, – решается Ира. – Я давно хотела сказать, я больше не буду заниматься балетом. Я хочу попробовать себя в другом танце.
– Как это? – не понимает мама. – Какой еще может быть танец?
Ира переглядывается с папой, и он снова выглядит как человек, который не умеет врать.
– Ты знал! – певица возмущена. – Немедленно рассказывайте, вы, оба! – приказывает певица и обмахивается, будто от жары, длинной программкой филармонического абонемента. – Что за танец?
– Ну что это за танец? – возмущается тренер, прерывая выступление очередной группы на сцене.
Таня с Лизой устало сидят в зале, опять в черном, как две грузинские вдовы.
– Ты уроки сделала? – спрашивает вдруг Лиза.
– Что там делать? – удивляется Таня. – Детский сад.
– Ну, не знаю, – обижается Лиза. – Дай алгебру списать.
Таня достает из сумки тетрадь, передает Лизе. Из тетради падает рекламка филармонического концерта с фотографией Иры Герман. Крупная надпись: ДЕВЯТИКЛАССНИЦА ИРАИДА ГЕРМАН ИГРАЕТ С ПРОСЛАВЛЕННЫМ ОРКЕСТРОМ ФИЛАРМОНИИ.
Лиза поднимает рекламку с пола и одновременно с этим поднимает кверху бровь.
– Зачем тебе это?
– Дай сюда, – злится Таня.
– Концерт сегодня, – замечает Лиза. – Вот прямо сейчас Герман бьет по клавишам – ты-дыщ!
Таня криво улыбается и рвет рекламку.
– Бесценные мои, поднимайтесь, – кричит тренер. – Ваша очередь пришла!
