Ека набросила халат – белый, как подобает птенцам святого Лаврентия. «Переверните жаркое, оно почти готово!»
Покровитель грешников, пожарных, библиотекарей и поваров святой Лаврентий был первым, кто встретил Еку в Риме. Ее вместе с прочими ученицами поселили в монашеском общежитии, в двух шагах от церкви Сан-Лоренцо-Фуори-ле-Мура.
Окраина громадного города, монашки-сореллы, строго глядящие за молодыми девицами в ожидании экзамена на кухарей нижней ступени. Ека была много старше всех, к тому же знала латынь, вот почему сореллы разговаривали с ней доверительно. Приравнивались. Перемигивались – мы-то с вами, с высоты возраста понимаем…
Ека думала лишь про экзамен – и не обижалась. Она всегда была мономанкой – отдаваясь единственной идее, не позволяла себе распыляться на мелочи. Вечером накануне экзамена в общежитии случился потоп – не Великий, конечно, но вполне выдающийся для того, чтобы сореллы пришли в ужас и одновременно с этим, разумеется, в экстаз. В общагу вызвали иудраулико – этим словом в Италии называют сантехнических слесарей.
Наверное, никто в мире так не боялся прихода иудраулико и так не ждал его, как укрытые от мира монашки и девицы со всего света, собравшиеся под одной крышей в ожидании экзамена. Ну он и пришел – в кудрях, с белейшими зубами, в узком комбинезоне. Сореллы мрачно сопровождали его: одна шла спереди, другая – сзади, дабы ничто не угрожало целомудрию самих сестер, а также вверенных им девиц. Только факелов не хватало – впрочем, не хуже факелов сверкали очи монашек.
Ека увидела иудраулико, и чувства ее, запертые в дальнюю комнату, тут же дали протечку. К тому же звали его Лоренцо – как святого покровителя поваров.
– Перевернись, жаркое! – пошутила Ека, когда они остались с иудралико вдвоем. И передразнивали постные лица несчастных сорелл…
Ека любила вспоминать европейскую учебу, те счастливые дни в лучших городах мира. Она никогда не жалела о том, что выбрала кружной путь к успеху.
Как прекрасно было в Риме – аппетитном Вечном городе, где люди так много думают о еде! Даже старинные римские здания казались Еке съедобными, поджаристыми, словно миндальные печенья. Кладка старых стен напоминала нугу с орехами – в роли орехов выступали более поздние по времени кирпичики.
А Париж? Там даже воздух пропитан масляными бриошами да круассанами! Впрочем, в нашем городе – пусть он не Париж и не Рим – тоже много чего носится в воздухе, и это главное, Ека! Это самое важное и нужное. Париж и Рим никуда не сдвинутся с места, а здесь нынче так горячо, что самое время ковать.
С удовольствием оглядела Ека свою почти пустую комнату. По сравнению с ее квартирой дом П.Н. выглядел дачей, куда свозят ненужные вещи несколько поколений разных семей – например, стол Берты, заваленный бусиками всех цветов и размеров, напоминал лодку индейца, только что выгодно продавшего Манхэттен. Зато кухня у Еки устроена так, что ни один профессиональный повар не найдет к чему придраться – кухню можно запросто снимать в любой из программ канала «Есть!». Лучше всего, разумеется, в «Ека-шоу» – первом авторском проекте Еки Парусинской, самой популярной и рейтинговой ведущей за всю историю канала. Как вы сказали, «Гениальная кухня»? Не припомню такой. И зрители не припоминают!
Тихушница Аллочка, которую Еке не удалось ни очаровать, ни припугнуть, до последнего возражала против скоропалительного (ее словечко!) решения П.Н., но директор проявил наконец характер. И последовательность.
Ека замечательно помнила, как П.Н. впервые пришел к ней «с серьезным разговором» – этот необычнейший из всех директоров никогда не требовал от подчиненных явиться на ковер, но сам всегда врывался в кабинеты и орал с такой силой и душой, что собаки на улицах поджимали хвосты.
За обедом в тот день во весь голос звучала греческая тема. Славочка – малахольный оператор Гималаевой, которого Ека при первой же возможности вышвырнет с канала, после каждого нового блюда утомительно говорил: «Эвхаристо». Подавали: холодный душистый дзадзыки, фаршированные помидоры с особенной приправой, купить которую можно только на Крите, еще были осьминоги гриль.
Доду Колымажскому (второй малахольный) не повезло: ему достался осьминог с глазами, и глаза эти выпали прямо в тарелку. Дежурному повару тоже не повезло – от стыда он чуть не съел свой колпак. В мусаке, на тонкий Екин вкус, было слишком много корицы, зато десерты оказались безупречны – домашнее мороженое с медом и крохотные пирожные «кадаифи» из тестяных ниточек.
П.Н. к обеду опоздал, вырос над сотрудниками как живой укор и защелкал пальцами, вспоминая потерянную мысль. В поисках утраченных мыслей… К счастью, очередное удобство жизни большого начальника состоит в том, что ему нет нужды тратить силы для выражения всем понятных, еще в полете изловленных слов.
– Вы чем-то недовольны, Павел Николаевич? – спросила Ека. Смотрела она при этом в пустую тарелку шефа, поверх которой лежала десертная ложечка. Словно точки над буквой Ё. – Салфет вашей милости, – поклонилась вдруг Ека и протянула директору бело-синюю салфеточку.
– Красота вашей чести! – просиял П.Н. и неожиданно для трудового коллектива принял салфеточку, уселся рядом с Екой и кивком попросил трясущегося от страха дежурного принести ему порцию мусаки.
– Как было во Франции? – продолжала Ека.
– Ах да! – сказал П.Н. – Во Франции все было прекрасно, пока меня не убедили прервать отпуск. Оказывается, у нас тут происходят странные вещи и необъяснимые совпадения. Воровство рецептов, одинаковые меню, заваленные программы…
– Минуточку, Павел Николаевич, – вмешалась Аллочка. – Мне кажется, кое-кто решил сделать из кое-кого козла отпущения.
– Точнее, козу, – уточнил Дод Колымажский.
– Кое-кто, кое-кого, – поморщился П.Н. – Так хочется, дорогие мои, пройтись по вашей речи редакторским карандашиком. Например, считали ли вы, сколько у вас слов-паразитов?
– У меня слово-паразит – «зарплата», – натужно пошутил Колымажский, но никто даже из вежливости не улыбнулся. Запасы вежливости у всех были на исходе. Если не на нуле.
– Насчет козла отпущения могу сообщить следующее. – П.Н. с аппетитом ел мусаку. – Я в свое время приятно удивился, когда узнал, что с этим козлом все обстояло непросто. В иудаизме козлом отпущения называли особое животное, которое по случаю праздника Йом Киппур отпускали в пустыню после символического возложения на него грехов всего народа. Отпускали! А не сжигали, как другого, несчастного козла, на которого пал жребий. Впрочем, козлу отпущения повезло немногим больше: в пустыне его приводили к скале Азазель и все-таки сбрасывали оттуда в пропасть.
– Ну вот видите! – засмеялась Ека.
Аллочка, глаза которой леденели на глазах, как формочки с водой в морозилке, сказала:
– Павел Николаевич, если вас не устраивают эвфемизмы и местоимения, давайте говорить открыто. Я считаю, что на канале сознательно разжигается вражда, мешающая нашему общему успеху. Здесь нет Евгении, я не буду говорить об отсутствующих, но Екатерина могла бы…
