И раз уж мы все равно туда забежали, заглянем одним глазком в будущее. Когда Аркадий Пушкин стал циничным телережиссером с темными подглазьями, он часто вспоминал о свадьбе старшей Дуровой. Какой милой и скромной выглядело на расстоянии лет то вычурное празднество! Бракосочетания современных женихов-невест служили, по мнению режиссера Пушкина, ожившим каталогом пошлостей. Звери-лимузины с длинными акульими телами. Карета, запряженная лошадками в яблоках. Бомбардировка рисом и розовыми лепестками. Белые голуби, которых невеста с женихом умильно выпускали в небо из рук, – одна из птиц не вынесла напряженности момента и какнула от всей души на кружевной свадебный рукав. Хозяин голубей, карауливший процесс в ближайших кустах, прокричал: «Это к счастью!»
Поистине сон Совка о Голливуде рождает чудовищ – Аркадий вздрагивал, вспоминая невесту с женихом, изламывающихся на газоне перед фотографом, трехъярусный белый торт с фигурками, жадные зубы, впивавшиеся в «хлеб-соль», и алые воздушные шары, улетавшие в небо под канонаду салюта.
На одной такой свадьбе режиссер Пушкин был вместе с женой – толпой нарядного народа руководил фотограф в свитере и грязных джинсах, и Юля послушно замирала с улыбкой на устах по первому же требованию. Пушкин на тех снимках вышел унылым и каким-то застиранным – не то что провинциальный родственник жениха, засветившийся буквально в каждом кадре! Родственник производил такое количество счастливой энергии, что ею можно было облучиться, но даже во время интимно-близких танцев с дамами не снимал с уха гарнитуру.
– Наверное, боится, чтобы не украли, – пошутил Пушкин, но получил в ответ ледяной взгляд Юли – как удар снежком в глаз.
Юля Пушкина, как всякая замужняя дама, очутившись на очередной свадьбе, вспоминала не только собственное брачевание, но и, разумеется, историческое венчание сестры Татьяны. К нему мы с вами и возвращаемся.
Был холодный, отменно зимний день. К ЗАГСу N-ского района подъехал свадебный кортеж – и разряженная нетерпеливая невеста с букетом в руках не стала ждать, пока Димочка откроет перед ней дверь окуклившейся и окольцованной «Волги», а самостоятельно вывалилась из теплого салона в сугроб. Взвизгивая, Таня поднялась и начала злобно стряхивать букетом снежинки с колен, пока закаменевший от ужаса Димочка двигался к ней медленно, словно в кошмарном сне.
– Ничего, – бодро сказала Татьяна, – вот когда я буду в следующий раз выходить замуж!..
И, не договорив, похромала к ЗАГСу, волоча за собой смущенных гостей и каменного Димочку с розой в петлице.
– Зачем она?.. – расстроился Пушкин, в ту пору нежный душой и чуткий к несправедливостям.
Сестра Юли, для которой он составил многоярусную, как торт, поздравительную инсценировку, не имела права вести себя так по-сволочному. Но и смеяться – подобно редким в этакую холодину прохожим – над невестой в сугробе он тоже не стал. Ему было всего лишь мучительно стыдно за происходящее.
В ЗАГСе, впрочем, все покатилось без скрипа – по наезженным за долгие годы рельсам. На служительнице было надето нечто вроде церемониальной мантии истошно сиреневого цвета, при виде которой Аркашона замутило, но он справился с собой. Он вообще выглядел в начале этой свадьбы достойно и привлекательно – как подобает милому юноше шестнадцати лет с поэтическими задатками и большим будущим.
А жених Димочка волновался – и даже уронил кольцо, которое надо было надеть Таньке на требовательно выставленный палец. Танька ахнула, кольцо своенравно покатилось под ноги гостям и, прокружившись на месте, остановилось прямо у ног Аркашона.
…Недавно режиссер Пушкин вспоминал эту историю – когда ехал на работу, а гаишник, пытавшийся остановить Аркашона, так неловко махнул палочкой, что она тоже укатилась – аккурат под колеса его «Тойоты короллы» (дочка Сашечка называет ее «Тойота корова»). Пушкину показалось, что он совершил – или, точнее, вот-вот совершит! – святотатство. Гаишник тоже смутился, полез под колеса, выловил палочку – состоящую, как судьба, из черных и белых полос – и махнул рукой, обиженно глядя куда-то вверх.
Тогда, в ЗАГСе, Пушкин тоже застыл и не знал, что делать. Поднять кольцо? Стоять столбом? Выбежать прочь из зала?
К счастью, рядом была Юля. Она отреагировала раньше и лучше его.
– Следующий, кричит заведующий! – Юля метко схватила колечко и, ткнув пунцового Пушкина в плечо, вернула потерю жениху.
Таня именно тогда впервые в жизни глянула на Юлькиного ухажера с интересом, который, впрочем, тут же растаял – сиреневая служительница объявила Димочку мужем, а ее, Татьяну, как следствие, женой.
Что было потом, в памяти Аркашона сохранилось плохо – так же плохо сохраняются у ленивых хозяек консервы.
Понемножку выпивать гости и новобрачные начали в ЗАГСе. Шампанское пузырилось, как слюна на младенческих губах, водка текла солидно и жирно, будто долгожданный дождь.
Глядя, как лихо Юля опрокинула бокал с шампанским, Аркашон принял из рук неопознанного краснолицего гостя (которым запросто мог оказаться приблудный бес) граненую стопочку с невинно-прозрачным напитком.
Водка лилась в горло Пушкина легко, будто делала это целую жизнь. Ему стало жарко и хорошо, словно после бани.
В машине, когда ехали в ресторан, наш Аркашон бойко цитировал Пушкина:
– «Что дружба? – таинственно спрашивал Аркадий у захмелевших девушек, прикрывающих капроновые коленки красными от холода руками. И сам тут же объяснял: – Легкий пыл похмелья, обиды вольный разговор, обмен тщеславия, безделья иль покровительства позор…»
– Ни фига себе шпарит, – уважила цитателя одна из девушек – Таниных соратниц по торговому делу. – Я бы так не смогла!
…Эти торговые девушки всегда и все измеряют лишь собственными возможностями и, консультируя в магазинах, говорят: « Мне это очень нравится». «При чем здесь вы?» – всегда хотел спросить Пушкин, но, разумеется, никогда не спрашивал…
Потом молодые позвали гостей в ресторан, спиртного заказали на тысячу (рублей, а не гостей), и подвыпившая румяная бабулька Дуровых произносила длинные тосты, выстраданные за целую жизнь. Димочкина мама сидела, сжав губы, иногда выдавая улыбку мученицы, что же касается школьника Аркашона, то он был по-настоящему – впервые в жизни – пьян, интимно шутил с торговками и не замечал, как мрачнеет прекрасная Юлия.
Александр Сергеевич не подвел Аркашона – мальчик вливал в себя вино и тут же вспоминал изобильные цитаты, которые отчаянно смешили девушек. Даже сам Аркадий, предатель, спьяну увидел в любимых стихах новую, смешную начинку.
Юля нервно заглядывала в блокнот, где у них с Пушкиным были расписаны все фазы стихотворного поздравления, оказавшегося ныне на грани срыва, – очередь приветствовать молодых неслась неотвратимо, как цунами.
– И вот, дорогие мои тварищи, — так живописно выговаривал тамада слово «товарищи», – поздравить молодоженов хочет младшая сестра нашей Танечки прекрасная наша Юлечка! Помогать Юлечке будет поэт и одноклассник Аркадий Степанович Пушкин.
Тварищи (как подходит им это обращение! – восхитился словесно чуткий Аркашон) послушно стихли. Замаслившийся от девичьих улыбок Пушкин с трудом поднялся с места и едва не упал прямиком на Юлю – она отреагировала четко, как в теннисе, и удержала пьяного цитателя от падения. Мама Дуровых вопросительно подняла красиво ощипанную бровь и ткнула локотком в папин бок. В смысле не спи, Дуров, может возникнуть проблема (папа Дуровых был большой начальник ныне преставившегося производственного объединения и умел решать проблемы на ходу, жонглируя ими, как в цирке булавами). Папа очнулся от приятной алкогольной дремы, в которую легко погружались в советские времена все мало-мальские начальники, и вперил грозный взгляд в пьяного юнца.
