– Жуткое, – легко, как блин в полете, подхватила тему Ленка Палач, хотя ее никто не спрашивал. – Там была пицца из сушек – из таких мокрых, распаренных сушек с мясным фаршем. Еще картофельное пюре «Фиалка» цвета ядовитой жвачки и зразы с баночками из киндер-сюрпризов.
– И это… – Гриша щелкнул пальцами в поисках слова, – это вот изделие могло бы там блеснуть, честное слово!
Катя полоснула по нему взглядом – холодным, как лезвие.
– Я теоретик, – хмуро сказала она. – Практики почти не было. Но вы все же попробуйте.
Палач с девчонками расхохотались уже в полный голос. Да чтобы Гриша… Да чтобы это пойло… Но он – попробовал. Маленьким половничком брезгливо зачерпнул мутную жижу и поднес к своему опытному рту.
Катя ждала, опустив глаза долу, а Гриша прислушивался – пусть выскажутся вкусовые бугорки!
Бугорки сказали, что суп при всей гадкой внешности у Кати Парусовой получился отменным. В супе был тот дикий и прелестный вкус итальянской деревенской кухни, какой не сыщешь в больших городах. Любопытно, где эта дура раздобыла такой добротный рецепт?
– Хорошо, придешь завтра к восьми, поучимся, – махнул рукой Гриша, и Катя просияла, будто он пообещал ей полцарства и принца с белым конем.
…Поздно вечером, уже проваливаясь в крепкий и густой, как харчо, сон, Гриша все-таки вспомнил, что должен был спросить у Нателлы.
– Та девушка, Катя, которую ты прислала… – вяло пробормотал засыпающий шеф-повар, и жене пришлось его хорошенько встряхнуть, чтобы дождаться продолжения.
– Какая еще девушка? – дослушав сонную речь Гриши, возмутилась Нателла. – Не присылала я тебе никаких девушек, еще чего!
Малодубов удивился, но все равно заснул, а поутру, раздумавшись после трех чашек кофе, решил не рассказывать ни Нателле о том, что на самом деле произошло, ни Кате – о том, что ее обман раскрыт. Чем-то она заинтересовала его, да и рецепт ужасного фасолевого супа надо было выяснить.
Он велел по-быстрому оформить Катю на самую низшую ставку. Нателла, внимательно следившая за всем, что происходит в жизни мужа, тут дала промашку и ничего не заметила. А с Палач они были не настолько близки, чтобы Ленка побежала к супружнице шефа с докладом – Палач Нателлу недолюбливала. Но знали бы обе, что принесет в их мирную кухню новенькая скромница…
Катя росла, как сорняк, и Гриша только успевал подкидывать ей новые и новые задания. Ждал, когда она сломается, и гадал – на чем? Катя невозмутимо принимала брошенную в лицо одноразовую перчатку и готовила как одержимая – лазанью, оссобуко, конкильони, минестроне… Помойный фасолевый суп облагородился и занял почетное место в меню – а Катя метала в Гришу все новые и новые рецепты. Фейнер-кондитер Даша, ушедшая следом за Гришей из «Эдельвейса», надувала щеки от обиды: новенькая замахнулась на сладкое! Ее ореховый, легчайший и нежный, десерт, украшенный сахарными буквами «Я торт!» вырубил Дашу из рабочего настроения на целую неделю. А какие она делала миндальные кексы – Гриша от одного запаха сходил с ума! Впрочем, он и так сходил с ума – впервые с тех счастливых и ужасных детских лет перед ним во весь свой рост встала ненавистная проблема выбора. Стоит ли заниматься и дальше поварским делом, если случайная птичка творит на кухне такие чудеса?
– Знаешь, Гриша, – сказала однажды Катя Парусова, взбивая малиновый крем, – один поэт бросил писать стихи, когда прочел то, что сочинил его знакомый подросток. Это было так хорошо, что поэту показалось глупым тратить остаток жизни просто на то, чтобы его догнать…
– Ты к чему это? – насторожился Гриша.
Но Катя повела плечиком:
– Так просто, вспомнилось. Кулинария очень похожа на литературу. Когда ты выходишь в зал, к недовольным клиентам, ты говоришь им всегда одно и то же: «Моя кухня – это мое искусство. Если вам не нравится, можете поесть в другом месте!» И с книгами, Гриша, с ними точно так же.
Гриша не понял, зачем Катя вспомнила про книги, – да и некогда ему было об этом думать. Гришу ждали тогда срочный отчет и пара внезапных заказов, каждый персон на тридцать.
Он много раз потом вспоминал о том, как говорила с ним в последний день странного обучения загадочная Катя Парусова.
Они встретились через несколько лет. За эти несколько лет Гриша Малодубов окончательно разлюбил свою работу.
Глава восемнадцатая,
из которой мы узнаем о жизни одной необыкновенной женщины, а также прокатимся в Германию и обратно
Внук Ромочка залез на колени к Маре Михайловне, наерзал удобное место и попросил:
– Бабулечка, скажи: «Полотенце!»
Мара Михайловна послушалась:
– Полотенце.
– У тебя в носу два немца! – выпалил Ромочка, спрыгнул с удобных коленок и убежал в дивный мир детства.
А Мара Михайловна подумала: чуткий какой растет мальчишоночек. Все чувствует, надо же! Ведь у нее и впрямь – два немца, пусть не в носу, а в ближайшем будущем, зато без всяких сомнений. Виза открыта – настежь, как то самое окно в Европу, билеты до Франкфурта синеют на рабочем столе не хуже какого-нибудь небосвода, а Фридхельм и Анке ждут приезда дорогой гостьи.
Они не виделись восемь лет. Мара Михайловна подсчитывала.
– Приезжай, Мара, в гости, – тепло сказала Анке на прощание. – Это будет наш вклад в экономику России.
На самом деле ее звали – Тамара. Популярное советское женское имя, сравниться с которым могла только Галина (и родители не подвели, назвали Галей младшую сестру Мары, но мы о ней рассказывать не будем – у нас и так герои торчат отовсюду, как отросшие волосы).
Имя свое Мара не любила – и производную Тому тоже. Томок было вокруг, как теперь Сонь с Лизами. Вот сейчас Тамара могла бы почувствовать себя обладательницей редкого имени! А тогда, чтобы выделяться из Тамарок, Томок и Томусек, она придумала Мару.
– Мара-шмара! – дразнили мальчишки, а ей хоть бы что: подбородок вверх, плечи развернула – и вперед, к свершениям! Жизнь казалась Маре чем-то вроде задачника, какие были в детстве. На последних страницах напечатаны правильные ответы, но заглядывать туда вроде бы нечестно, потому что надо все решить самой.
И она решала. А правильные ответы собиралась подсмотреть в самом конце задачника – то есть в конце жизни, когда страничек остается так мало, что о честности и рассуждать глупо.
Кто же знал, что задачники будут выпускать вообще без ответов?
Мара Михайловна была замужем дважды, и дважды, как говорится, удачно. Правда, и в первом, и во втором случаях ей катастрофически не повезло со свекровями, зато мужья попались отборные, будто для нее выведенные. С первым, Кириллом, пришлось расстаться исключительно по той причине, что второй оказался еще лучше – а Мара Михайловна никогда не считала, что поговорку про журавлей в небе и синиц в руках придумал умный человек. Итак, она потянулась за журавлем, не выпуская синицу из рук, и синица, понятно, задохнулась. Муж обиделся и ушел сам, оставив о себе на память странноватое имя Томирида, которым звал иногда Мару Михайловну и которое она вспоминала всегда с недоумением и обидой.
– Вот и у Кира с Томиридой, – сказал на прощание Кирилл, – тоже ничего не получилось.
