Еще раньше, отсматривая километровые записи Гениных программ, Ека отмечала, как волнуется ведущая, демонстрируя зрителям (а точнее, операторам) готовое блюдо. Достаточно одного зернышка критики, будто кардамоновой крупинки, выскользнувшей из твердой зеленой коробочки, чтобы прорастить в Гениной душе росток неуверенности. А неуверенность способна на многое – кому как не Еке это знать? Пусть она сменила имя, пусть навсегда бросила латынь (как говаривала телевизионная благочестивая Терехова? «Латынь груба, латынь докучна, не оберешься с ней стыда»?), но от неуверенности, истерзавшей тысячи талантов в мелкие бесполезные клочья, так просто не избавишься.
Гималаеву давно никто не критиковал – если не считать блеяния неведомых сетевых зверушек на форуме канала «Есть!». Ека пыталась разжечь на этом (и прочих городских форумах) неприязнь к Гене, но огонек тут же заливали тоннами словесной воды. И потом слишком мелкотравчатой была такая идея, здесь требовалось орудие помощнее! И чтобы зрителей собралось не полторы сотни человек, как часто бывает в Сети, а минимум все взрослое население нашего города (и ближайших окрестностей, тоже в последние годы прильнувшее с блокнотами к экранам в урочный час).
Заснуть Еке удалось под самое утро – во сне она прижимала к себе Генину книжку крепко, как любимую игрушку.
Конечно, она проспала, и собиралась впопыхах, и успокоилась только дор о гой, сыграв несколько раз в игру «Обгони арию». Замечательная игра. Ека научилась ей в Италии, когда почти каждый день гоняла по Тоскане. Надо успеть доехать до намеченной цели быстрее, чем прозвучат последние аккорды любимого произведения – сегодня это баркарола Ричарда из оперы «Бал-маскарад».
Облюбованное Екой место на парковке было занято Гениной машинкой, но Ричард все еще пел во весь голос, когда в тесном ряду блестящих автомобилей нашлась свободная и подходящая для джипа прореха.
Всего семь лет назад Ека не умела ни готовить, ни водить автомобиль: а ведь героям – пусть даже второстепенным! – положено меняться быстрее, нежели реальным людям.
Благосклонно кивнув охранникам, героиня прошествовала к лифту и на входе в кабину опрыскала запястья духами с мучительным запахом ванили.
Геня не выносит парфюмерных ароматов, особенно сладких, ванильных. Геня не любит огромные машины и маленьких собачек. Ека знала о Гене столько всего – хватило бы на диссертацию. Лакун и белых пятен практически не осталось, за единственным исключением. Это исключение называлось «личная жизнь», и, судя по всему, никакой такой жизни у Гени Гималаевой – как и у Еки Парусинской – не было.
Часть вторая
– Что бог ни делает, все к лучшему, – с пафосом провозгласил патер, заслышав о кухне. – Порядочный человек и на кухне может сделать карьеру.
Ярослав Гашек
Глава одиннадцатая,
из которой станут известны кое-какие подробности личной жизни деловых людей ХХI века, озвученные голосом и вдохновленные судьбой Павла Николаевича Дворянцева, владельца телевизионного канала «Есть!»
Павлу Николаевичу Дворянцеву – или П.Н., как его запросто сокращали в трудовом коллективе (сам П.Н. даже в кризисную пору трудовой коллектив не сокращал), решительно не хватало времени на личную жизнь. Незамедлительно после прихода зрелости, вторым звонком, директор канала «Есть!» получил малоприятную весть – оказывается, сутки в связи с приходом этой зрелости будут теперь уменьшены на несколько часов. Кто и зачем отгрызает от суток ценное время, П.Н. так и не удосужились объяснить: его лишь поставили перед фактом, как мальчонку-школяра перед доской с математическими примерами.
Берта Петровна – мама П.Н. (некогда пышная красавица, а ныне бодрая, пусть и слегка подсохшая, как финский хлебец, старушка) часто рассказывала Павлику о том, что с годами у него будет все меньше и меньше времени.
– Я же вот, сыночка, тоже не могу привыкнуть, что мне семьдесят шесть, – злорадствовала Берта Петровна, глядя, как сыночка перед зеркалом пристраивает на макушке «локон страсти».
Локон должен был на манер горбатого моста пересекать простор водной глади, то есть, простите, никакой не глади, а умной и эпизодически облысевшей головы П.Н. К счастью, он был человеком высоким во всех отношениях, и потому добрая половина знакомых лысину с локоном не могла обозреть по причине малого роста, а другой – менее доброй – половине П.Н. это обозрение прощал. Без всяких дополнительных условий.
– Я же вот, сыночка, – продолжала Берта Петровна, – до сих пор чувствую себя от силы на тридцать восемь лет, а выгляжу – все говорят! – не больше, чем на пятьдесят с копеечкой.
П.Н. отвлекся от зеркала и глянул на маму с обожанием – как всегда, когда она начинала нести совсем дикую чушь. В холодный пот директора канала «Есть!» могли вогнать только две мысли – что его канал перестанет приносить деньги и что Берта Петровна однажды умрет. Конечно же, П.Н. знал, что второе событие он предотвратить не в силах, и мысль эта, обладавшая склонностью пьяного гуляки к праздным визитам, периодически вышибала у него почву из-под ног, превращая окружающий, вполне комфортный и удобный для проживания мир в адский зал ожидания.
Времени на личную жизнь П.Н. перестало хватать сравнительно недавно – лет пятнадцать назад, а прежде у него бывали и долгоиграющие романы, и случайные девицы, и пару раз с ним даже происходило нечто похожее на большую любовь. Во всяком случае, отсюда, из настоящего времени, П.Н. видел те свои страстные метания именно в таком ключе. А женатым человеком П.Н. себя так и не увидел, поскольку был вскормлен Бертой Петровной под непрерывную песнь о дамском вероломстве, которую мамочка исполняла для Павлика без выходных и перерывов. Наверное, если бы у Берты Петровны тогда, в неисчислимо далеком 19… году, родился не мальчик Павлик, а девочка Полина (о которой она, кстати, тайно грезила), то песнь, сопровождавшая счастливые годы детства, имела бы иное сюжетное наполнение, но тут уж, как говорится, кому что дали. Гулять с девочками подросшему Павлику, скрипя зубами и скрепя сердце, еще разрешали, а о женитьбе предпочитали даже не задумываться. Ну он и не задумывался – Берта Петровна была хоть и беспомощная хозяйка, всю жизнь питавшаяся от стола своей матушки, зато по-человечески превосходно понимала милого сыночку и никогда не посмела бы устроить ему сеансы пилинга, которыми так грешат иные жены, запиливая своих мужиков – почем зря.
Маман Берты Петровны, та была затейливой кулинаркой одесской закваски, к тому же порядочной язвой: рецепты для пораженных в самый желудок гостей переписывала в деталях, но всегда забывала упомянуть важный компонент, без которого блюдо не складывалось в дурманящую композицию. Зато непременно – и лицемерно! – писала последней строкой: «Желаю успехов!» Бедные хозяйки, разложив перед собой рецепт Павлушиной (для нее он был всегда и только – Павлуша) бабушки, пытались воссоздать шедевр, но не получали и бледной репродукции. Бабушка считала, что ее рецепты могут перейти исключительно по наследству, и в конце концов пусть несколько извилистым способом, но так оно, в общем-то, и случилось.
