— Нам надо заснуть, — сказал он. — Мы пьяны. Мы одни. Мы скоро умрем. Спите.
— Помогите!!! — вдруг закричала она.
— Глупо, — сказал он, роняя голову ей на грудь. — Я уже сплю. Мамочка, покачай меня.
— Сыночек, ты меня не лапай, — она засмеялась, а потом всхлипнула и обняла его.
Через двадцать шесть часов их вытащили спасатели. Это было частичное обрушение перекрытий на трех этажах. Они уцелели чудом.
Прощаясь, они сначала обнялись. Потом пожали друг другу руки. Потом помахали сжатыми кулаками. Потом просто покивали. И пошли в разные стороны.
Правда, совсем потом, через много-много лет, они случайно встретились в эмиграции, в Германии, в доме престарелых. Доживали жизнь, осторожно заботясь друг о друге и выходя вместе в парк покормить птичек.
Лена и дальневосточный фланг
миролюбивая внешняя политика..
У меня был друг, у него день рождения был 20 марта. Я к нему всегда ходил. У него всегда довольно много народу собиралось. А в тот раз должна была прийти одна прекрасная девочка, Лена ее звали. Мне очень надо было с ней встретиться. Просто позарез. Конечно, я мог ей просто позвонить. Постоять с ней у памятника Маяковскому. Или пройтись по Тверскому бульвару. Но я хотел встретиться с ней не специально, а вот этак, средь шумного бала, случайно. Что-то ей объяснить, что-то у нее выяснить. В общем, расставить кое-какие точки над некоторыми i.
Поэтому я ждал этого дня. Заранее обдумал, что надену. Меня родители вообще-то не очень баловали красивыми вещицами, но для данного дня у меня был почти новый вельветовый пиджак и очень красивый галстук. И рубашка с запонками (папиными, но зато янтарными). И мне как раз купили новые туфли, и я бережно их носил, чтобы не сбить носы.
В общем, жил предвкушением. Гран-суаре, рандеву фаталь.
Вдруг бабах — провокация на острове Даманский. Грозные статьи в Правде и Красной Звезде, начиная с 4 марта. Радио тоже добавляет. Просто войной запахло.
Все люди про это кругом говорят, прямо на улицах, в троллейбусах. Отовсюду слышно: «Китайцы прут! Семьсот миллионов китайцев!»
Но потом все затихло, довольно скоро. Я успокоился. Даже купил пачку папирос Герцеговина Флор. 70 копеек, не фиг собачий. Специально, чтобы в гостях курить, при ней. Она всегда замечала, что я курю именно папиросы. По-моему, ей это нравилось. И вдруг 15 марта снова! Китайцы прут, наши отбиваются. Вот черт. Ведь если война, то какой уж тут день рождения приятеля? Какая уж тут Лена и серьезный разговор под маской светской беседы?
Я совершенно серьезно боялся, что война с Китаем перечеркнет мои планы. Что делать? Как следует шарахнуть, чтоб неповадно было? Нет, нет! Тогда они в ответ шарахнут, и война уже точно начнется. Нужны усилия дипломатов.
— Ну, дипломаты! — шепотом умолял я. — Сделайте же что-нибудь! Берегите мир во всем мире! А если без войны никак нельзя, то недельки через полторы, а?
Остров Даманский в конце концов отдали китайцам. А что стало с Леной, я не знаю. После той встречи я ее ни разу не видел. И не звонил.
У высоких берегов Амура
судьба человеческая и судьба народная
Приснился ужасный сон. Продолжение рассказа Чехова В овраге. Помните? Это там, где был старик Цыбукин, его сын Анисим женился на бессловесной Липе, у них родился мальчик Никифор, потом Анисима арестовали, старик Цыбукин переписал землю на внука, и вторая невестка Аксинья обварила дитя кипятком. Потом были поминки, и та же Аксинья сидела за столом в новом шелковом платье. А поп сказал: Не рыдайте о младенце, ибо таковых есть царствие небесное. А попадья таскала угощение на тарелки своим детям. А потом Липу выгнали из дому. Вот это — страшный рассказ Чехова.
Мне же приснилось, что Липа взяла гробик со своим младенцем и пошла странницей, питаясь подаянием. Гробик становился все легче, дитя усыхало внутри. Потом Липа попала в избу к двум ссыльным социал-демократкам, «эсдечкам» (соседи называли их издечки), которые в дальней деревне из свежих и бодрых барышень превратились в бесполые заезженные создания, среднее между конем и человеком, и они спали в одной кровати, но не как мужик с бабой, а как два рабочих существа. Они спросили у Липы, что у нее в коробе, она открыла и показала высохшего младенчика Никифора. А издечки вдруг стали говорить длинные слова о язычестве русского человека и о народе-богоносце.
Липе стало непонятно, она забрала гробик и ушла.
А на горе над рекой сидели мужики, и хотя Липа была с некрасивыми руками-клешнями от мытья полов и черным от слез и голода лицом, они все равно увидели, что это молодая, крепкая еще женщина, повалили на землю и стали ею тешиться, а гроб с младенцем выбросили в реку, которая катилась под горой, серебрянно сияя навстречу восточному солнцу. Изморенная насильной утехой, Липа встала и, не замечаемая мужиками, сбежала вниз и поплыла по реке, но, не догнав гробика, скоро остыла, закоченела и утонула.
Утонул и иссохший младенчик Никифор.
Зверь, огромный русский зверь, отряхнул со своей спины две ненужные пылинки, две незаметные соринки, Липу и Никифора, и медленно побрел на восток, туда, где его ждал другой зверь, золотистый и зубастый, огромнее в десять раз, ждал, чтобы загрызть и съесть, со всеми его кишками и костями, со шкурой, со всей вошью, которая водилась в его шерсти.
Без ответа
дом ли то мой синеет вдали
Доктор Эбби Бэнкс, руководитель социальной службы Urban Resources в Вашингтоне, говорил мне, что 90 процентов бездомных — сумасшедшие. В простом медицинском смысле. Ему виднее. Да и в самом деле, наверное, так оно и есть. Поглядеть только, как они катят свои тележки, набитые черт-те чем — сломанными кофемолками и детскими игрушками, например. И коробочками, обязательно. Бомжи, наши и заокеанские, любят коробочки. У обычного человека есть дом; улитка тащит свой домик на себе; а у бомжа зато — коробочка. Маленькое замкнутое пространство, в котором он хозяин. Свой дом то есть.
Помню, как один такой бездомный устраивался спать около метро Фаррагут Вест. Расставлял свои коробочки, ложился на матрас, прикрывался пледом. Пристраивался под фонарем, чтоб было светло. А для вящего домашнего уюта ставил рядом кособокую настольную лампу с желтым абажуром и большой кремовый телефон. Разворачивал газету и ублаготворенно читал. Потом откладывал газету, делал вид, что гасит лампу, и поворачивался на бок.
Жалко, конечно. Но так, вообще, в целом. Потому что этот старик был доволен собой, своей жизнью, спальней и газетой. Они почти все такие, довольные. Сумасшедшие ведь, доктор Бэнкс говорит. Живут в своем мире и не желают ничего менять. Несмотря на все усилия доктора Бэнкса и его сотрудников.
А еще я видел одну старуху. Она была худая и смуглая. Она за собой тащила коляску, набитую свернутыми одеялами, куклами и старыми ботинками. У нее было горестное лицо. Она жестикулировала и бормотала.
