– Не гордись, – сказал я. – Наверное, ей на работу.
– Воскресенье, – сказал Сева. – Но самый ужас впереди.
«Подает она, значит, салат и котлеты. Хотя салат вообще-то с утра не едят. Котлеты – тем более. С утра нормальные люди едят овсяную кашу или творог с вареньем. Ну, в крайнем случае яичко всмятку. Хотя, наверное, она не виновата. Это ее неправильно воспитали. Наверное, это у нее в семье были такие глупые манеры – есть котлеты на завтрак.
Но не в том дело. А дело в том, что салат она заранее разложила по тарелкам! Мне порцию, себе порцию! И котлеты – по одной, себе и мне. Понимаешь? Я смотрю – а у нее целая миска салата, и на сковороде еще несколько штук котлет. А она, значит, порции выдает! Ведь в нормальном доме как? В нормальном доме, если уж приперло завтракать котлетами и салатом, на стол всегда ставят миску салата и тарелку с котлетами. И каждый берет себе, сколько хочет.
Вот я и подумал – женюсь я на ней, а она мне будет по котлетке выдавать? Да еще с утра? Нет, ребята, спасибо».
– А что вы ели на ужин? – спросил я.
– Да какой там ужин, – сказал Сева. – Так, вино и фрукты.
– Она просто проголодалась! – сказал я. – Вот и разогрела котлеты с утра.
– Я со злости даже забыл, как ее зовут, – сказал Сева. – Перепутал имя. И она меня выгнала. Прямо из-за стола.
– Хоть котлету съесть успел? – засмеялся я.
– Половинку, – сказал Сева.
les structures élémentaires de la parenté
Защитница
Аля боялась расти.
Потому что мама ей говорила:
– Вот вырастешь, узнаешь, на каких деревьях булки растут! Я в двенадцать лет варежки вязала и на базаре продавала.
Мама сидела в кресле, в шелковом халате с драконами, курила папиросу и что-то черкала в большой пачке бумаг. Листала и подчеркивала, листала и подчеркивала.
Мама была адвокатом. Папы у них не было.
Але было десять лет. Она не умела вязать. Она старалась научиться по «Книге для девочек». У нее не получалось. Она боялась, что через два года мама выгонит ее на базар, торговать варежками.
В двенадцать лет обошлось. Но замаячил паспорт.
– Я, как паспорт получила, – говорила мама, – сразу из дому ушла. Чтоб самой строить свою жизнь.
Аля представила себе, как она с паспортом в руках выходит на улицу и идет непонятно куда, и чуть не заплакала.
– Не реви, – сказала мама. – Бога благодари, что у тебя есть мать!
Когда Але стало шестнадцать, она задержалась в гостях у подружки. Буквально на полчаса. Потому что через полчаса мама за ней приехала на такси.
– У меня есть паспорт, я уже большая! – пискнула Аля, когда мама в лифте больно взяла ее за ухо; спасибо, хоть не при подругах.
– Окончишь школу, тогда и будешь большая, – сказала мама. – Устрою тебя на завод «Трансформатор». У меня там знакомый директор. Намотчицей. Хочешь?
Аля не хотела намотчицей, поэтому поступила на юридический факультет.
– Погоди! – говорила мама. – Вот пойдешь работать, тогда узнаешь, что такое самостоятельная жизнь. Вот тогда и поговорим, как взрослые люди.
Вот выйдешь замуж.
Вот родишь ребенка.
Вот защитишь диссертацию.
– Вот тогда ты поймешь, что такое – сама за себя отвечать! – говорила мама в ответ на любое Алино возражение.
– Мама! – кричала Аля. – Хватит отношения выяснять!
– Что? – хохотала мама. – Моя дорогая! Наши отношения выяснены раз и навсегда, тридцать восемь лет назад! Я – мать. Ты – дочь. Так будет всегда. Даже когда я умру. А вот когда я умру, тогда ты поймешь, что такое жизнь. Как она на самом деле устроена! Смотри не испугайся.
Але стало совсем страшно.
Она пришла домой и легла спать. Она была одна, потому что ребенок уехал в международный спортивный лагерь (мама достала путевку), а с мужем они развелись еще лет десять назад.
Она не могла заснуть, все представляла себе, как мама умерла и лежит в гробу, и потом ее зарывают в могилу. И она сразу же попадает в какую-то ужасную историю. То ли в милицию забрали, то ли квартиру обокрали, то ли с работы выгнали – всё сразу, и некому заступиться, потому что мама умерла.
Аля взяла из тумбочки таблетку. Выпила. Не помогло. Взяла еще одну, потом еще парочку. Потом вытряхнула весь пузырек на ладонь и проглотила, запив водой.
– Прости, моя девочка, – сказала мама, – что я не смогла тебя защитить.
И поцеловала Алю в лоб.
в начале будущей недели
Исчезновение
Петров написал пьесу. Показал своим друзьям, включая одного критика. Всем понравилось, а критик сказал, что пьесу надо нести в театр.
– Ух ты! – сказал Петров. – А в какой?
– Думаю, Сергееву надо показать, – сказал критик.
– Ого! – сказал Петров. – А как к нему пробиться?
– Пиши телефон, – сказал критик. – Скажи, что от меня.
Петров позвонил. Сергеев попросил оставить пьесу на проходной театра и позвонить в начале будущей недели.
Петров позвонил во вторник.
– Нам надо встретиться, – сказал Сергеев. – Позвоните в начале будущей недели, и договоримся.
Петров позвонил, как велено.
– Давайте в начале будущей недели, – сказал Сергеев. – Во вторник, в три часа, у меня в театре.
Встреча была недолгая, но приятная.
Похлопывая ладонью по пьесе, Сергеев сказал, что она точно легла на его недавние мысли и ощущения. «Это – мое. Никому не отдавайте. Обещаете? Звоните в начале будущей недели, и мы определим конкретные шаги».
Петров позвонил во вторник. Сергеев сказал, что уезжает в Венгрию, но просил позвонить в начале следующей недели.
Петров позвонил. Сергеев не мог разговаривать. Петров уже по привычке позвонил через неделю – Сергеев разговаривать мог, но встреча в ближайшие дни не получалась. Сказал, чтобы Петров непременно позвонил в начале будущей недели.
Петрову казалось, что он сам играет в пьесе абсурда.
Ему, конечно, хотелось плюнуть на Сергеева. Но каждый вторник он звонил ему и выслушивал просьбу перезвонить. И покорно перезванивал через неделю.
Петров решил, что дает Сергееву год. Он вспомнил, когда тот впервые сказал ему насчет начала будущей недели. Это было в середине сентября прошлого года.
Закончился август. Оставалось три раза до последнего звонка. Петрову стало не по себе. Тут он вспомнил, что в июле Сергеев был в отпуске. То есть четыре звонка было пропущено. Он вздохнул с облегчением.
