– А мы разве на «ты»? – глупо спросил Свенцицкий.
– Я думала, ты меня сразу узнаешь. Я Лена Чекмарь, с киноведения… Мы с тобой даже когда-то…
– Что?
– Да ничего. Нет, правда, ничего. Честное слово.
– У тебя тогда пробор был, – сказал Свенцицкий. – И пучок.
– Да, – сказала она.
Он обнял ее за плечи и тихо поцеловал в макушку.
– Спасибо, – сказала она.
– А морду я ему все-таки набью, – сказал он. – Но не очень сильно.
– Спасибо, – сказала она еще раз.
«Зимы», «Зисы» и «Татры», сдвинув полосы фар
Свитер, джинсы и кроссовки
Ах, друзья мои!
Ходите ли вы в театр?
Ходите ли вы в театр так, как ходили в него лет тридцать-сорок назад?
Как ходил в него некий интеллигентный, интересующийся искусством Петров со своей интеллигентной, образованной Петровой?
Нет, вы только представьте себе:
Спектакль – в субботу.
Подготовка начинается в пятницу. С вечера надо выстирать белую рубашку Петрову и кофточку Петровой. И развесить на плечики, чтоб не сделался рубец от веревки. Некоторые, правда, отдавали белые рубашки в прачечную. Но все равно приходилось чуть подгладить.
С вечера также надо щеткой пройтись по брюкам.
А Петровой – накрутить бигуди. И главное – внимательно обдумать все детали завтрашнего наряда. Вплоть до брошечки и клипсов. Потому что в прошлый раз она за полчаса до выхода вдруг все перерешила, бросилась переодеваться, они едва не опоздали, от остановки к театру чуть не бежали, и Петров всё первое действие сидел немножко надутый.
Утром Петрова гладит свою кофточку и рубашку Петрова. И свежий носовой платок. Брюки Петров гладит сам – через мокрую тряпочку. Женщинам такое не доверяют.
Потом он идет на лестницу и чистит ботинки кремом. Жесткой щеткой, мягкой щеткой и бархоткой.
Потом долго моется в душе. Тщательно трет мылом руки, чтоб не пахло гуталином.
В двери ванной стучится Петрова – «Уже половина третьего!»
Да, конечно, ей тоже нужно принять душ и потом заняться головой. То есть прической.
Потом, часа в четыре, в полпятого – самое время пообедать. Поскольку ужин из-за спектакля не предусматривается.
За обедом бабушка (то есть мама Петрова/Петровой) говорит ребенку: «Не приставай к родителям, они сегодня идут в театр!» И вообще свекровь/теща в этот день берет ребенка на себя. Чтоб не мешал прихорашиваться.
Но вот наконец пять-тридцать.
Петрова уже одета. Ей хорошо, у нее театральная сумочка не такая уж крохотная, в нее помещаются туфли в пакете.
Петров мучается с галстуком. То узел скособочен, то слишком коротко – сильно выше пояса, то, наоборот, длинно – всю ширинку закрывает, как у клоуна.
Наконец порядок.
Петрова притрагивается к вискам и запястьям горлышком пузырька «Мисс Диор». Зато Петров смело плескает на ладонь одеколон «О Жён» и трет щеки и шею.
Да! Проверить билеты в правом боковом кармане – потому что в левом лежит бумажник. А в карман брюк не забыть положить два рубля и побольше мелочи. Чтоб можно было в буфете взять без очереди, потому что без сдачи.
Поцеловать ребенка. Тещу/свекровь. «Пока! В одиннадцать точно будем!»
И уйти, оставляя за собой шлейф праздника. Запах духов, мытых голов и свежей глаженой одежды. Так, чтоб сосед, вышедший на лестницу покурить, спросил:
– В театр?
– В театр!
Эх.
театр уж полон; ложи блещут
Партер и кресла
Моя знакомая рассказала.
«Вчера были с мужем в театре.
Очень понравилось. Малый театр; смешно сказать, я последний раз в этом театре была, еще когда в школе училась, ничего не запомнила. А сейчас всё рассмотрела.
Великолепно. Зал такой вроде небольшой, но высокий. Много ярусов. Сразу вспоминается:
В старинном многоярусном театре,
При свете оплывающих свечей…
Правда, правда! Конечно, свечей никаких нет, но всё как в старину. Мы немного раньше пришли, поэтому не поленились, поднялись на третий ярус, посмотрели сверху – как красиво! Хотя он называется не “третий”, а “балкон первого яруса”. Но на самом деле третий, конечно. Ну, неважно. Главное, красиво: небольшой партер, амфитеатр с загородкой, балясины такие пузатые, помещичьи. Все расписано старинными узорами, красным по бело-золотому. И занавески бархатные. Про потолок и не говорю. Люстра хрустальная, огромная.
Сидели прекрасно. Места, не поверишь, партер первый ряд середина. Кресла очень удобные.
Еще приятно было, что публика нарядная. Никаких джинсов и курточек. Дамы в платьях, в вечерних накидках. Мужчины в костюмах. Белые рубашки, галстуки. Туфли сверкают.
Кстати, буфет хороший. Очереди почти нет, все удобно и вежливо. Главное, еда вот та, старая, традиционная, буфетная – бутерброды с красной рыбой и с копченой колбасой. Конечно, и все другое тоже есть, но вот эти бутерброды – самое оно. Я уж, пропадай моя диета, взяла именно такой, подпотевший театральный бутерброд – четыре ломтика колбасы на куске мягкого белого хлеба. И сладкую водичку с пузырьками. Как в детстве.
В общем, здорово. Роскошный театр. Рекомендую».
– А спектакль? – спросил я.
– Полная хрень! – сказала она. – Гастроли итальянской труппы. Какая-то дурная брехтятина. Рабочий класс, двадцатые годы. Носятся по сцене, истошно орут. Ужасно скучно, уснуть можно, несмотря на крик. Мы после первого действия ушли. В буфет сходили, и домой. А сам театр – классный.
любовь и травма
Интеллигентный человек
Пахомов стригся у Лены уже полтора года.
Примерно раз в три недели он звонил в парикмахерскую, записывался на вечер и, выйдя из своего офиса, шел в соседний дом, где и располагался этот, как теперь принято выражаться, салон.
Лена была молодая для хорошей мастерицы. Но работала отлично. Пахомов к ней попал случайно: он уже сильно отрос, а свой мастер заболел, вот он и забежал в салон по соседству. Пахомов стригся очень-очень коротко, и прежний мастер делал вжик-вжик, и готово, а эта Лена возилась с ним минут сорок. Он спросил: «Почему?» Она важно ответила: «Тщательность стрижки не зависит от длины волос!» Постригла чудесно, гладко, просто как цигейка. Пахомову понравилось, и он стал к ней ходить.
Они болтали о всякой всячине. Она рассказывала о маме и папе, хвасталась, что коренная москвичка в пятом поколении. Пахомов, напротив, был из «понаехавших» – в семьдесят втором году его ребенком привезли из Берлина, где служил отец; а отец родился в Австрии, в советской зоне. Потомственный военный. Но порвал семейную традицию. Отслужил, как надо, – и стал архитектором. Она спрашивала: «А как называется стиль вот нашего зала?» Пахомов серьезно говорил: «Рококо в смеси с ампиром, с элементами модерна», хотя на самом деле это был стиль «бордель на вокзале», но зачем же обижать? «Приятно поговорить с интеллигентным человеком», – улыбалась Лена. У нее были хорошие руки. Она была красивая.
