– А из еды?
– Дай сумку… – она достала кошелек, вытащила десятку. – Пожалуйста, сходи на рынок и купи свежую курочку. Парную. Ладно?
– Ладно, Леокадия Львовна, – сказал я. – Пока, до завтра. А теперь скажи мне, как ты сумела следы замести?
У нее желтые глаза были, чуть рыжеватые волосы и острый нос. Она сказала:
– Хвостом.
восемь спичек. oro supplex et acclinis
10. Отчего люди не летают?
Мне все-таки хотелось договориться о пересдаче. Утром я был на факультете.
По коридору шла наша завкафедрой.
– Здравствуйте, Аза Алибековна! – я поклонился и улыбнулся.
Она нахмурилась и едва кивнула.
Я сделал несколько шагов и налетел на Юру Царева с четвертого курса. Он схватил меня за рукав и вытащил на лестницу.
– Слыхал, что вчера было? Из-за тебя, между прочим!
– Что?! – я ничего не понимал.
– Дай сигарету, – сказал Юра. – Ты получил трояк и убежал, так? А тут Аза входит. Наверное, она все слышала. Вот она и говорит этой стажерке, которая тебя валила: «Насчет гомеровского аориста. Там ударение стоит на другом слоге, нежели в причастии! Зачем вы запутали студента? Или вы сами недостаточно знаете предмет?» – Юра закурил и затянулся.
– А дальше? – спросил я.
– А дальше эта психопатка идет к окну, отодвигает кактус, открывает створку…
– И что?
– И все, – сказал Юра. – Десятый этаж все-таки. Белый снег, кровь, ужас.
– Господи, – я неизвестно почему перекрестился.
Юра покосился на меня и продолжал:
– Все кричат, галдят, звонят в скорую, бегут вниз. А внизу – ничего. Гладкий газон и чистый снежок. Кругом люди ходят. Их спрашивают: вы видели, женщина из окна бросилась? Нет, отвечают, вы что, с ума сошли? Милиция приехала, опросила. И вот что интересно, старик: все, кто был наверху, – видели. Все, кто гулял внизу, – нет.
– Ты сам видел? – спросил я.
– Нет, – честно сказал он. – Мне рассказывали.
– Кто? – спросил я.
– Все рассказывали! – обиделся он.
– А где эта, ну, стажерка? Аспирантка из Ленинграда?
– Неизвестно! И все ее документы исчезли из учебной части, милиция проверяла. Ничего, только коробка спичек на столе. Почти пустая. Ты будешь смеяться, старик, никто даже не помнит, как ее зовут. Вот ты, например, помнишь?
Я-то помнил. И я понял, что с этим пора кончать.
Но лучше без психиатра.
– Юра, – сказал я. – Такой вопрос у меня к тебе. Очень важный. Юра, скажи правду, ты в Бога веруешь?
Он помолчал, потом сказал с мрачным вызовом:
– Да.
– Юра, честное комсомольское, я никому не скажу. Ты в церковь ходишь? Хотя бы иногда? У тебя знакомый священник есть?
– Да, – сказал он. – Я, правда, у него уже полгода не был…
– Поедем к нему. Очень нужно. Срочно.
– Прямо вот сейчас?
– Через час. Мне нужно заскочить на рынок.
Январское солнце клонилось к вечеру. Мы с Юрой стояли около небольшой пригородной церкви.
– Нет, нет, нет, молодые люди, – говорил священник. – Ибо сказано: «Сей род изгоняется постом и молитвою», и никак иначе.
– Однако в житиях написано… – возразил было я.
– Святые праведные старцы могли изгонять беса, – сказал он, – но я, человек грешный и непризванный… – и вдруг совершенно мирским голосом заорал: – Фу! Кыш! Держи! – и замахал руками.
Я обернулся.
Моя сумка стояла на скамейке у ограды. Вернее, уже лежала под скамейкой.
– Куница, – сказал священник. – Здесь их много. Курицу сперла.
восемь спичек. tu ne quaesieris, scire nefas
11. Тюрьма и воля
Я не хотел ехать на дачу вечером.
Но все равно поехал.
Было совсем темно, часов семь, когда я подошел к дому. На всякий случай заглянул в окно гостиной – где я ее вчера оставил с ушибленной ногой.
Горел свет. На диване никого не было. Зато на столе была жареная курица, обложенная рисом. Вазочка с винегретом. Нарезанные дольками яблоки. Две тарелки. Два бокала. И бутылка сухого вина «Цинандали».
Я подошел к освещенному крыльцу. Дверь открылась.
– Привет! – сказала она. – А я на чердаке нашла лыжи и сбегала через плотину в Троицкое, купила кое-что к ужину и сготовила.
Она сказала это, как жена мужу. У меня заколотилось сердце.
– Но ничего! – она как будто откликнулась на мои мысли. – Я уезжаю. Прямо сегодня. И не вздумай сочинять, что курицу у тебя украли. Будем считать, что ты эти деньги прокатал на такси.
– Вот три рубля осталось, – сказал я. – Остальное отдам.
– Конечно, отдашь, – сказала она. – Давай, не стой на пороге.
Потом мы сидели на разных концах дивана.
– Тебе обязательно сегодня уезжать? – спросил я.
– Да.
– Почему?! – чуть не взвыл я.
Она дожевала курицу, вытерла руки салфеткой, налила себе немного вина, выпила, поставила бокал на стол и сказала:
– История могла продолжаться бесконечно. Длинный любовно-мистический детектив. Ты мог искать экзорциста. Мог ехать в Ленинград к дяде Мише и сестре Маше. Мог выяснять, где я живу, учусь и все такое. Стараться понять, в чем разница между лисой и куницей. Было бы, чем заняться! Но зачем? Кончается сессия. Начинаются каникулы. Я хочу покататься на лыжах в Карелии. А тебя, наверное, мама с папой отправят в пансионат. Пора разбегаться. Но не в этом дело. Все гораздо серьезнее.
Я – твоя свобода. Ты – моя тюрьма.
Не обижайся! Наоборот получается то же самое: если мне с тобой будет хорошо, тебе будет очень плохо.
А что с нами было на самом деле? Милый мой, всему можно найти миллион совершенно реальных и правдоподобных причин.
И даже моему вылету из окна: я просто шагнула в соседнее. А внизу лежало старое пальто с красным шарфом, к которому как раз подходила дворничиха. Пока все вопили и галдели, я зашла в учебную часть и забрала папку со своими документами. Вышла в коридор, спустилась на лифте. У меня незаметное лицо, и одета я очень обычно. Как все.
Что было той ночью? Это я убегала прочь? Или ты сам меня выгонял, а потом возвращал? Все это можно описать, объяснить, растолковать… Но как это скучно, мой милый, как это мелко по сравнению с тем грандиозным, что произошло в нашей с тобой жизни.
Мы никогда не будем вместе. Мы оба это сразу почувствовали. Я не хотела тебя впустить, ты не хотел войти. Мы не станем мужем и женой, не будем любовниками, не переспим из принципа «эх, мол, ну не зря же это все было!», и даже не обнимемся на прощание.
